— Вы можете что-либо рассказать мне о пей? При расследовании убийства любые сведения о жертве и ее прошлой жизни могут оказаться полезными.
— А вы теперь уверены, что это убийство?
— Ее отравили, добавив никотин в виски, которое она имела привычку выпивать перед сном. Насколько нам известно, она понятия не имела о том, что в оранжерее в шкафу хранится опрыскиватель для роз, но если бы она это знала и ей пришло бы в голову воспользоваться им, то сильно сомневаюсь, чтобы она потом намеренно стала прятать баллончик.
— Понятно. Значит, есть предположение, что яд, убивший первую девушку — Хитер Пирс, кажется? — предназначался для моей клиентки?
Мистер Эркюхарт слегка склонил голову и плотно сложил кончики пальцев рук, как если бы советовался со своим подсознательным, высшим началом или же духом бывшей подопечной, перед тем как поведать все, что ему известно. Делглиш решил, что он просто тянет время. Эркюхарт был человеком, который прекрасно знает, как далеко он намерен зайти, с профессиональной или с любой другой точки зрения. Так что эта пантомима выглядела неубедительной. Те сведения, которые он сообщил ему, не добавили ничего существенного к голому скелету жизненного пути Джозефины Фоллон. В его рассказе присутствовали только факты. Сверяясь с разложенными перед ним бумагами, он перечислял их в логической последовательности, четко и без эмоций. Время и место рождения; обстоятельства смерти родителей; последующий переезд к пожилой тетке, которая вместе с Эркюхартом являлась опекуншей мисс Фоллон до ее совершеннолетия; дата и обстоятельства смерти тетки от рака матки; средства, доставшиеся Джозефине, и подробный отчет о том, как и куда они были вложены; где жила девушка после того, как ей исполнился двадцать один год, — в той степени подробности, как сухо подчеркнул адвокат, в какой она давала себе труд известить его. — Она была беременна, — сообщил Делглиш, — Вы знали об этом?
Нельзя сказать, чтобы эта новость огорошила адвоката, хотя его лицо приобрело несколько болезненное выражение человека, так до конца и не смирившегося с несовершенством этого мира.
— Нет. Она ничего мне не говорила. Хотя вряд ли я мог ожидать от нее подобного откровения, если только, разумеется, ей не вздумалось бы возбудить дело об установлении отцовства в судебном порядке. Полагаю, вопрос об этом не стоял.
— Она сказала своей подруге, Мадлен Гудейл, что собирается сделать аборт.
— Вот как. Дорогое и, па мой взгляд, весьма неблаговидное дело, несмотря на недавнюю легализацию. Конечно, с точки зрения морали, а не закона. Недавнее узаконивапие абортов…
— Я в курсе этого, — перебил его Делглиш. — Так это все, что вы можете рассказать мне?
В голосе адвоката послышались неодобрительные потки.
— Я и так уже сообщил вам больше чем достаточно фактов о ее прошлом и о ее финансовом положении — в том объеме, в котором они мне известны. Что же касается последних событий ее интимной жизни, то тут, боюсь, ничем не могу вам помочь. Мисс Фоллон редко советовалась со мной. Да у нее и не возникало причин для этого. Последний раз она обращалась ко мне по поводу своего завещания. Полагаю, вам уже известно о его условиях не хуже моего. Единственной наследницей объявлена мисс Гудейл. Все состояние оценивается приблизительно в двадцать тысяч фунтов.
— А до этого было какое-то другое завещание?
То ли Делглишу показалось, то ли ои и в самом деле уловил, как слегка напряглись мышцы лица адвоката и едва заметно сдвинулись брови, пока он выслушивал не слишком желанный для себя вопрос.
— Их было два, однако второе так и осталось неподписанным. Первое, составленное после достижения совершеннолетия, оставляло все различным благотворительным медицинским фондам, включая исследования в области лечения рака. Второе она предполагала оформить по случаю своего брака. У меня сохранилось ее письмо.
Адвокат протянул его Делглишу. Оно было отправлено из Вестминстера и написано твердым, уверенным и совсем не женским подчерком.
«Дорогой мистер Эркюхарт!
Пишу, чтобы поставить Вас в известность о своем предстоящем замужестве с мистером Питером Куртни, которое состоится 14 марта и будет оформлено в регистрационной палате Мэрилебона. Он актер; возможно, Вы слышали о нем. Будьте добры подготовить завещание, чтобы я могла подписать его к указанной дате. Я хочу оставить все свои деньги мужу. Его полное имя — Питер Альберт Куртни Бригc. Без дефиса. Полагаю, Вам необходимо знать это для составления завещания. Мы собираемся жить по этому же адресу.
Кроме того, мне потребуются деньги. Не были бы Вы так любезны попросить Варрапдеров приготовить для меня к концу месяца 2 000 фунтов? Заранее благодарю Вас. Надеюсь, что у Вас и мистера Сартиса все в порядке. Искренне Ваша,
Джозефина Фоллон».
Холодное, деловое письмо, подумал Делглиш. Никаких объяснений. Никаких рассуждений. Никаких выражений счастья или надежд. И, если уж на то пошло, нет приглашения на свадьбу.
— Варрандеры — это ее биржевые брокеры, — пояснил Эркюхарт. — Она всегда вела свои дела с ними через нас, а мы вели все ее деловые бумаги. Она хотела, чтобы этим занимались мы. Говорила, что предпочитает путешествовать налегке.
Он повторил эту фразу, самодовольно улыбаясь, словно находил ее чем-то примечательной, затем посмотрел на Делглиша, как бы ожидая его комментария.
— Сартис — мой клерк, — продолжил адвокат. — Она всегда спрашивала о нем.
Похоже, этот факт он находил более загадочным, чем содержание самого письма.
— Питер Куртни повесился, — сказал Делглиш.
— Совершенно верно, за три дня до свадьбы. И оставил записку для коронера. К счастью, на судебном дознании ее не зачитывали. В ней все предельно ясно изложено. Куртни писал, что собирался жениться с целью разрешить свои финансовые и личные проблемы, однако в последний момент обнаружил, что не в силах пойти на это. Он явно был законченным игроком. Насколько мне известно, непреодолимое увлечение азартной игрой является заболеванием, родственным алкоголизму. Я мало что понимаю в его симптомах, но вполне допускаю, что последствия могут быть самыми трагичными, особенно для актера, чей доход хотя и не мал, по крайне непостоянен. Питер Куртни увяз в долгах по уши и был не в состоянии избавиться от пагубного пристрастия, из-за которого его долг день ото дня становился все более внушительным.
— А что насчет личных проблем? Насколько я в курсе, он был гомосексуалистом. В свое время об этом ходили сплетни. Вам известно, знала ли об этом ваша клиентка?
— У меня нет на этот счет никаких сведений. Крайне сомнительно, чтобы она не знала, раз уж дело дошло до помолвки. Хотя, конечно, она могла оказаться до такой степени самоуверенной и наивной оптимисткой, что надеялась вылечить его. Я отсоветовал бы ей выходить за него замуж, спроси она моего мнения, но, как я уже говорил, она со мной не советовалась.
И вскорости, всего через пару месяцев, подумал Делглиш, она поступила в школу медсестер при клинике Джона Карпендера и начала спать с братом Питера Куртни. Почему? Потому что ей было одиноко? Или скучно? В отчаянной попытке все забыть? Или расплачивалась за услуги? Тогда какие? Может, это обыкновенное сексуальное влечение, особенно если учесть, что физический контакт значительно проще, когда речь идет о человеке, по внешним данным являющемся имитацией недавно утраченного возлюбленного? Или ей необходимо было вернуть себе уверенность, что она способна привлекать к себе мужчин с нормальной, гетеросексуальной ориентацией? Сам Куртни-Бригс считал, что инициатива исходила от нее. И несомненно, именно она положила конец этой любовной связи. Трудно было ошибиться — хирург был обижен на женщину, которая по собственной воле решила расстаться с ним до того, как успела ему надоесть. Вставая с кресла, Делглиш сказал:
— Брат Питера Куртни работает хирургом-консультантом в клинике Джона Карпендера. Но вы, вероятно, об этом знаете.
Генри Эркюхарт скривил губы в натянутой улыбке:
— Конечно знаю. Стивен Куртни-Бригс мой клиент. В отличие от своего брата он оставил дефис в своей фамилии и добился большого успеха в жизни. — И без всякой связи добавил: — Когда умер брат, он находился в отпуске, на яхте своего друга в Средиземном море. Он немедленно вернулся домой. Для него смерть брата была не только серьезным потрясением, но и поставила его в весьма неловкое
