Дом Найтингейла утром 12 января. Может быть, кто-то заметил, как она выходила. И где была ее одежда, когда она лежала в палате? Не мог ли кто-нибудь взять ее одежду и таким образом выдать себя за Фаллон. Маловероятно, конечно, но надо проверить.
— Инспектор Бейли уже проверил, сэр. Никто не видел, как Фаллон выходила, однако все признают, что она могла выйти из палаты незамеченной. Все были очень заняты, а у нее была отдельная палата. А если б они обнаружили, что в палате никого нет, то, наверно, решили бы, что она вышла в туалет. Одежда ее висела в шкафу у нее в палате. И ее мог взять любой, кто имеет право находиться в этом отделении, — конечно, при условии, что Фаллон заснула или вышла куда-то. Но все считают маловероятным, чтоб кто- нибудь это сделал.
— И я тоже. Мне кажется, я знаю, почему Фаллон вернулась в Найтингейл. Гудейл рассказала, что Фаллон получила подтверждение о беременности за два дня до своей болезни. Возможно, она не уничтожила эту бумагу. Если так, то это единственная вещь, которую ей не хотелось оставлять в комнате, чтобы кто-то посторонний мог ее найти. Этой справки совершенно точно нет среди ее бумаг. Я думаю, она вернулась, чтобы забрать ее, потом порвала и спустила ее в унитаз.
— Разве не могла она позвонить Гудейл и попросить ее уничтожить эту справку?
— Нет, это могло бы вызвать подозрения. Ведь она не была уверена, что к телефону подойдет сама Гудейл, а передать свою просьбу через кого-то другого наверняка не хотела. Такое настойчивое стремление поговорить с определенной ученицей и нежелание принять помощь от кого-то другого могло показаться довольно странным. Но это не более чем возможная версия. Обыск Дома Найтингейла закончен?
— Да, сэр. Ничего не нашли. Никаких следов: ни яда, ни того, в чем он хранился. В большинстве комнат имеются пузырьки с аспирином, а сестра Гиринг, сестра Брамфетт и мисс Тейлор хранят у себя небольшой запас снотворных таблеток. Но ведь Фаллон умерла не от отравления снотворным или наркотиком?
— Нет. Это средство действовало быстрее, чем снотворное. Надо набраться терпения, пока не получим результатов из лаборатории.
V
Ровно в два часа тридцать четыре минуты пополудни в самой большой и роскошной палате платного отделения сестра Брамфетт потеряла пациента. Она всегда думала о смерти именно так. Пациент потерян; битва окончена; она, сестра Брамфетт, потерпела личное поражение. Тот факт, что очень много битв было обречено на поражение, что противник, даже отброшенный в этой схватке, все равно был уверен в конечной победе, никогда не смягчал для нее этого ощущения поражения. В отделение сестры Брамфетт пациенты приходили не умирать, они приходили выздоравливать, и благодаря непреклонному стремлению старшей сестры помочь им, они, часто к собственному удивлению, а иногда и вопреки собственному желанию, на самом деле выздоравливали.
Вряд ли она надеялась выиграть эту конкретную битву, однако признала поражение только после того, как мистер Кортни-Бриггз поднял руку, чтобы отключить капельницу. Безусловно, этот пациент боролся изо всех сил: трудный пациент, капризный пациент, но хороший боец. Это был состоятельный бизнесмен, чьи тщательно продуманные планы на будущее не включали, конечно, смерть в сорок два года. Она вспомнила тот взгляд невероятного удивления, чуть ли не возмущения, появившийся у него, когда он понял, что смерть — это не та сила, с которой он сам или его бухгалтер могли бы договориться. Сестра Брамфетт достаточно насмотрелась на его молодую вдову во время ее ежедневных визитов к больному, чтобы предполагать, что та будет сильно горевать или беспокоиться. Пациент был единственным человеком, который мог бы прийти в бешенство от того, что героические и дорогостоящие усилия мистера Кортни- Бриггза окончились неудачей, но, к счастью для хирурга, он-то как раз и не был в состоянии потребовать каких-либо объяснений или оправданий.
Мистер Кортни-Бриггз поговорит с вдовой и, как обычно, осторожно подбирая слова, выразит ей соболезнования и уверит ее, что сделал все, что было в человеческих силах. При этом размер счета послужит доказательством его уверений и, вне всяких сомнений, мощным противоядием от неизбежного чувства вины, что не удалось предотвратить тяжелую утрату. Кортни-Бриггз действительно очень хорошо умел разговаривать с вдовами, и — надо отдать ему справедливость — не только богатые, но и бедные получали утешение, когда он прикасался рукой к их плечу, выражая стереотипными фразами свое сожаление и поддержку.
Загнутым краем простыни сестра Брамфетт накрыла ставшее вдруг безучастным лицо. Закрывая мертвые глаза опытной рукой, она почувствовала, что глазные яблоки еще теплые под сморщенными веками. Она не испытывала ни горя, ни гнева. Только всегдашнюю мучительную тяжесть поражения, которая почти физически реальным грузом давила на усталые мышцы живота и спины.
Они одновременно отвернулись от койки. Взглянув на лицо хирурга, сестра Брамфетт поразилась его измученному виду. Казалось, он впервые тоже ощутил угрозу поражения и старости. Конечно, необычно было то, что пациент умер у него на глазах. Еще реже они умирали на операционном столе, хотя временами поспешное перемещение пациентов из операционной в отделение выглядело недостойно. Но, в отличие от сестры Брамфетт, мистеру Кортни-Бриггзу не надо было дежурить у своих пациентов до последнего вздоха. И все равно, ей не верилось, что его угнетала смерть именно этого пациента. В конце концов, это не было неожиданностью. И даже если б он был склонен к самокритике, ему не в чем себя упрекнуть. Она чувствовала, что на него давили более мелкие неприятности, и подумала, не связано ли это со смертью Фаллон. Он как-то сник, подумала сестра Брамфетт. И стал выглядеть сразу на десять лет старше.
Он шел впереди нее, направляясь к ее кабинету. Поравнявшись с кухней, они услышали голоса. Дверь была открыта. Ученица устанавливала на тележку подносики с чаем. Непринужденно облокотясь на раковину, сержант Мастерсон разговаривал с девушкой, он явно чувствовал себя здесь как дома. Когда сестра и мистер Кортни-Бриггз показались в дверях, девушка едва слышно пробормотала: «Здравствуйте, сэр», — и с неуклюжей поспешностью торопливо выкатила тележку в коридор. Сержант Мастерсон посмотрел ей вслед с терпеливой снисходительностью, затем перевел спокойный взгляд на старшую сестру. Казалось, он совсем не замечал мистера Кортни-Бриггза.
— Добрый день, сестра. Могу ли я поговорить с вами?
Оторопев от такого напора, сестра Брамфетт ответила суровым тоном:
— В моем кабинете, пожалуйста. Там, где вы и должны были ждать, собственно говоря. В моем отделении не разрешается расхаживать кому как нравится, и к полиции это тоже относится.
Сержант Мастерсон не только не смутился, но, казалось, даже обрадовался, будто нашел в ее словах поддержку. Поджав губы, сестра Брамфетт влетела в свой кабинет, готовая к поединку. Мистер Кортни- Бриггз последовал за ней, чем весьма ее удивил.
— Сестра, не могу ли я просмотреть процедурный журнал вашего отделения за тот период, когда Пирс работала у вас? Меня особенно интересует последняя неделя ее работы.
— Насколько я знаю, сестра, эти записи предназначены только для служебного пользования, — грубо вмешался мистер Кортни-Бриггз. — И полиции наверняка придется обратиться за судебным постановлением, прежде чем требовать, чтобы вы предъявили журнал, не так ли?
— Не думаю, сэр. — В спокойном и даже чересчур почтительном голосе сержанта Мастерсона слышались ироничные нотки, что не осталось незамеченным его собеседником. — Процедурные записи в журнале, безусловно, не являются медицинскими в настоящем смысле слова. Я только хочу посмотреть, кто лежал здесь в этот период и не произошло ли чего-нибудь, что может представлять интерес для инспектора Далглиша. Имеется предположение, что что-то случилось, расстроившее Пирс, когда она работала в вашем отделении. Не забывайте, что сразу после вашего отделения она вернулась на занятия в училище.
Сестра Брамфетт, покрывшись пятнами и дрожа от гнева, который почти полностью вытеснил страх, обрела наконец способность говорить.
— Ничего не произошло в моем отделении. Ничего! Все это злые глупые сплетни. Если сестра работает как следует и выполняет приказания, ей нечего расстраиваться. Инспектор явился сюда, чтобы расследовать убийство, а вовсе не для того, чтобы вмешиваться в работу моего отделения.
