решил, что эти сведения стоят таких денег. Он заплатил ей сразу?
— Говорит, что нет. Сначала она зашла к нему в частную амбулаторию на Уимпол-стрит в среду вечером, двадцать первого января. Но в тот раз она не добилась больших результатов и потому позвонила ему в прошлую субботу утром. Секретарша сказала ей, что мистер Кортни-Бриггз уехал за границу. Она намеревалась позвонить еще раз в понедельник, но тут с первой почтой пришел чек на пятьдесят фунтов. Никакого письма, никаких объяснений, только благодарственная карточка с его именем. Но она поняла все, что он хотел сказать.
— Значит, в прошлую субботу он ездил за границу. Интересно — куда? В Германию? Во всяком случае, это надо проверить.
— Все это звучит как-то неправдоподобно, сэр, — сказал Мастерсон. — И, в общем, совсем не вписывается.
— Согласен. Мы вполне уверены насчет личности убийцы. Логически все факты указывают на одного человека. И, как вы уже сказали, эти новые сведения совсем не вписываются в общую картину. Такое всегда сбивает с толку: ползаешь по грязи в поисках недостающего кусочка головоломки, а потом выясняется, что он из другого ребуса.
— Значит, вы считаете, что это не относится к делу, сэр? Не хотелось бы думать, что мои старания в течение целого вечера с миссис Деттинджер были напрасны.
— Да нет же, относится. Очень даже относится. И мы нашли некоторое подтверждение имеющимся фактам. Мы разыскали пропавшую библиотечную книгу. Здесь очень помогла Вестминстерская библиотека. В свой выходной — это был четверг, восьмое января — после обеда мисс Пирс пошла в Марилебонское отделение библиотеки и спросила, есть ли у них книга о судебных процессах над немецкими военными преступниками. Она сказала, что ее интересует процесс, проходивший в Фельзенхайме в ноябре 1945 года. Они не смогли ничего найти у себя в хранилище, но сказали, что сделают запрос в другие лондонские библиотеки, и предложили ей дня через два зайти еще раз или позвонить. Она позвонила в субботу утром. Они сказали, что нашли книгу, в которой описывается Фельзенхаймский процесс в числе прочих, и она зашла за книгой в тот же день к вечеру. Каждый раз она представлялась как Джозефин Фаллон и предъявляла ее читательский билет и карточку. Конечно, в обычной ситуации они не обратили бы внимания на имя и адрес. И сделали это только потому, что пришлось специально заказывать книгу в другой библиотеке.
— А книга была возвращена, сэр?
— Да, только анонимно, и они не могут сказать точно, когда именно. Возможно, это случилось в среду после смерти Пирс. Кто-то оставил ее на тележке с документальной литературой. Когда библиотекарша пошла, чтобы положить на тележку партию возвращенных книг, она увидела эту книгу и отнесла к столику выдачи, чтобы зарегистрировать и отложить для возврата в ту библиотеку, откуда ее брали. Никто не видел, кто именно ее принес. В этой библиотеке бывает особенно много народу, а доступ к полкам свободный. Люди приходят не только, чтобы вернуть книги, и не каждый подходит к столику выдачи. Так что довольно просто было бы пронести книгу в корзинке или кармане и потом незаметно положить ее среди прочих на тележку. Библиотекарша, которая обнаружила книгу, дежурила на выдаче большую часть дня, а младшая сотрудница относила книги к тележке. Девушка не справлялась с работой, и тогда библиотекарша пошла ей помочь. И сразу заметила эту книгу. Это было примерно в половине пятого. Но книгу могли положить туда в любое время.
— Есть отпечатки пальцев, сэр?
— Ничего существенного. Несколько расплывчатых пятен. Она перебывала в руках множества библиотечных работников и Бог знает скольких читателей. А что вы хотите? Они же не знали, что книга является уликой в расследовании убийства. Но в ней есть кое-что и интересное. Взгляните.
Он открыл ящик стола и вытащил толстую книгу в темно-синем матерчатом переплете с вытисненным на корешке библиотечным номером. Мастерсон взял ее и положил на стол. Потом сел и осторожно, не спеша раскрыл. Это было тщательно документированное и беспристрастное описание различных судебных процессов над военными преступниками, проводившихся в Германии с 1945 года, сделанное королевским адвокатом, входившим когда-то в штат главного военного прокурора. В книге было лишь несколько иллюстраций, и только две из них относились к Фельзенхаймскому процессу. На одной был изображен общий вид зала суда, где на скамье подсудимых неясно вырисовывалась фигура врача, а на другой была фотография коменданта лагеря.
— Здесь упоминается Мартин Деттинджер, правда, мельком, — сказал Далглиш. — Во время войны он служил в Уилтширской легкой пехоте, а в ноябре 1945 года был назначен членом военной комиссии, созданной в Западной Германии для разбирательства по обвинению в военных преступлениях четырех мужчин и одной женщины. Такие комиссии были образованы по Особому военному распоряжению от июля 45-го, и эта комиссия состояла из председателя — бригадира Гренадерского гвардейского полка, четырех офицеров, среди которых был и Деттинджер, и военного прокурора, назначенного главным военным прокурором. Как я уже сказал, их задачей было судить пять человек, которые будто бы — вы найдете обвинительный акт на странице 127, — «действуя сообща и преследуя общую цель, а также действуя за и от имени тогдашнего германского рейха, примерно 3 сентября 1944 года сознательно, преднамеренно и преступно оказывали пособничество, подстрекали и участвовали в умерщвлении 31 человека польской и русской национальности».
Мастерсона не удивило то, что Далглиш был способен процитировать обвинительный акт слово в слово. Такая способность точно и четко запоминать и представлять данные была чисто профессиональным приемом. Далглиш владел им лучше многих других, и если уж он захотел поупражняться, то вряд ли сержанту следовало прерывать его. Мастерсон промолчал. Он заметил, что старший инспектор взял большой серый камень правильной яйцевидной формы и медленно поворачивал в пальцах. Вероятно, камень попался ему на глаза в парке, и он взял его, чтобы использовать в качестве пресс-папье. Сегодня утром этого камня на столе точно не было. Усталый, измученный голос продолжал:
— Эти мужчины, женщины и дети были евреи, угнанные на работы в Германию; им сказали, что они страдают туберкулезом. Их отправили в Западную Германию, в больницу, которая первоначально предназначалась для лечения душевнобольных, но с лета 44-го года была использована не для лечения, а для умерщвления. О том, сколько душевнобольных немецких пациентов было там убито, никаких сведений нет. Сотрудники давали подписку о неразглашении того, что там происходит, однако в окрестностях ходило много всяких слухов. Третьего сентября 44-го года польские и русские граждане были перевезены в лечебницу. Им сказали, что они должны пройти курс лечения от туберкулеза. В ту же ночь им всем: мужчинам, женщинам и детям — сделали летальные инъекции, а к утру они умерли и были похоронены. Именно за это преступление, а не за убийство немецких граждан, и судили пятерых обвиняемых. Один из них был главный врач Макс Клейн, другой — молодой фармацевт Эрнст Гумбанн, еще один — старший фельдшер Адольф Штрауб и восемнадцатилетняя медсестра без квалификации — Ирмгард Гробел. Главного врача и старшего фельдшера признали виновными. Врача приговорили к смертной казни, а фельдшера — к двадцати трем годам тюремного заключения.
Фармацевту и девушке вынесли оправдательный приговор. На странице 140 можете найти, что говорил ее адвокат. Лучше прочтите это вслух.
Удивленный Мастерсон взял книгу и открыл сто сороковую страницу. И начал читать. Голос его звучал неестественно громко.
— «Данное разбирательство проводится над обвиняемой Ирмгард Гробел не за участие в умерщвлении немецких граждан. Нам также известно, что это делалось в соответствии с законом Германии, объявленным единолично Адольфом Гитлером. Начиная с 1940 года по распоряжению высших инстанций многие тысячи душевнобольных немцев были умерщвлены в полном соответствии с законом. С точки зрения морали эти действия можно оценивать как угодно. Вопрос не в том, считали ли сотрудники Штейнхоффской лечебницы такие действия аморальными или милосердными. Вопрос в том, считали ли они их законными. Свидетелями было доказано, что такой закон существовал. И Ирмгард Гробел, если она имела отношение к смерти этих людей, действовала в соответствии с законом.
Однако нас сейчас интересуют не душевнобольные. С июля 1944 года тот же самый закон был распространен на иностранных рабочих с неизлечимой формой туберкулеза. Можно было бы утверждать,
