Дверь открыла тоненькая, хрупкая женщина, босая, в широкой и длинной блузе из хлопка с узором в различных тонах зеленого и коричневого, надетой поверх свободных вельветовых брюк. Ее темные волосы, жесткие и с сильной проседью, были коротко подстрижены и тяжелой челкой падали почти на самые брови. Самой замечательной чертой ее лица были глаза – огромные, с карими, в зеленых искорках радужками, до прозрачности ясные под высоко изогнутыми бровями. Лицо – бледное, напряженное, с туго натянутой на скулах кожей, с изрезанным глубокими морщинами лбом и двумя резкими линиями, сбегающими от нервных ноздрей к углам рта. Лицо мученика-мазохиста со средневекового триптиха, подумал Дэлглиш, все мышцы выступают узлами, будто во время пытки. Но никто из встретивших взгляд этих замечательных глаз не мог бы назвать ее лицо некрасивым или ординарным.
– Мисс Моусон? – произнес Дэлглиш. – Я – Адам Дэлглиш. Со мной инспектор Мэссингем.
Она устремила на него прямой, ничего не выражающий взгляд и сказала без улыбки:
– Проходите прямо в кабинет, пожалуйста. В гостиной мы не растапливаем камина до наступления вечера. Если вам нужно поговорить с Анджелой, ее, к сожалению, нет дома. Она сейчас в Коттедже за мельницей вместе с миссис Суоффилд. Беседует с представителями Службы социального обеспечения. Они пытаются уговорить старика Лорримера переехать в дом для престарелых. А он – совершенно явно – изо всех сил пытается противостоять уговорам этих бюрократов. Пожелаем ему успеха.
Входная дверь открывалась прямо в гостиную, где вдоль низкого потолка шли массивные дубовые балки. Комната поразила Дэлглиша. Входя в нее, вы попадали словно в лавку древностей, владелец которой, однако, расположил свои на удивление разносортные товары так, чтобы создать определенный общий эффект. Полка над камином и каждый его выступ были как-то украшены, в трех настенных шкафчиках размещались разнообразнейшие кружки, чайники, раскрашенные кувшины и стаффордширские статуэтки, а сами стены пестрели гравюрами, старинными географическими картами в рамах под стеклом, небольшими картинами маслом и силуэтами времен королевы Виктории в овальных рамках. Над камином красовался самый выдающийся экспонат – изогнутый меч в изящно выделанных ножнах. Интересно, думал Дэлглиш, о чем свидетельствует эта комната, только ли о неразборчивом приобретательстве, или же все эти тщательно расставленные предметы воспринимаются как утешительные талисманы, оберегающие от неприрученных, враждебных духов Болот? В открытом камине уже были приготовлены поленья, но он не был растоплен. Под окном стоял полированный раскладной столик, накрытый на двоих.
Мисс Моусон провела их через гостиную в свой кабинет. Это была комната в глубине дома, поменьше и не столь загроможденная. Окно в решетчатой раме выходило на мощенную плитами террасу и на зеленую лужайку с солнечными часами посередине, а за ней открывалось просторное поле еще не собранной сахарной свеклы. Дэлглиш с интересом отметил, что мисс Моусон пишет от руки. Пишущая машинка в комнате была, но стояла на отдельном столике, как бы сама по себе. На рабочем столе под окном лежал лишь блокнот нелинованной бумаги, исписанной изящным почерком без наклона, черными чернилами. Строки на листе шли ровно, и даже исправления на полях выстраивались в идеальную шеренгу.
– Простите, если мы помешали вам работать, – сказал Дэлглиш.
– Не помешали. Садитесь, пожалуйста, и вы тоже. Не очень хорошо идет сегодня. Если бы шло получше, я повесила бы на дверях «Прошу не беспокоить», и вы не смогли бы войти. И все же я почти закончила. Осталось дописать одну главу. Я полагаю, вам нужно, чтобы я подтвердила алиби Анджелы. Поспособствовала полиции, так, кажется, это называется? Что мы делали вечером в среду, и когда, и зачем, и где, и с кем?
– Мы, разумеется, хотели бы задать вам несколько вопросов.
– Но этот – прежде всего, не так ли? Это не трудно. Мы провели весь вечер и ночь вместе, с шести пятнадцати: именно в это время она вернулась домой.
– И что же Вы делали, мисс Моусон?
– То, что обычно делаем. Отделили вечер от дня. Я – с помощью виски, Анджела – с помощью хереса. Я спросила ее, как она провела день, она – спросила меня. Потом она разожгла огонь в камине и приготовила еду. Авокадо под острым соусом – Sause vinigrette жаркое из цыпленка, запеченное в горшочке, сыр и печенье. Мы вместе перемыли посуду, а потом Анджела перепечатывала мою рукопись. До девяти. В девять мы включили телевизор, слушали новости и смотрели пьесу. Дотянули до десяти сорока пяти. Потом – какао для Анджелы, мне – виски, и спать. Ни вы, ни она не уходили из дома?
– Нет.
Дэлглиш спросил, как долго она прожила в этой деревне.
– Я? Восемь лет. Я родилась на Болотах – правда, не здесь, не, и б?льшую часть детства провела тут. Но когда мне исполнилось восемнадцать, уехала учиться в Лондонский университет, получила диплом – не первоклассный, потом работала, тоже не очень успешно, в разных издательствах и журналистикой занималась. Приехала сюда восемь лет назад, когда услышала, что этот коттедж сдается. Тогда-то я и решила оставить работу и целиком посвятить себя писательству.
– А мисс Фоули?
– Она поселилась здесь два года назад. Я дала объявление в местных газетах, что мне нужна машинистка на несколько часов в неделю, она откликнулась. Она снимала комнату в Или и ей там было не очень-то приятно, так что я предложила переехать ко мне. Ей приходилось зависеть от автобуса, чтобы добираться до работы. Вполне очевидно – то, что она живет здесь, для Лаборатории гораздо удобнее. – Значит, вы прожили здесь, в деревне, достаточно долго, чтобы хорошо узнать ее жителей?
– Насколько это вообще возможно на Болотах, Но не достаточно хорошо, чтобы указать вам убийцу.
– Вы хорошо знали доктора Лорримера?
– Только по виду. Я не знала, что Анджела – его двоюродная сестра, пока она ко мне не переехала. Они не очень близки, и он никогда сюда не приходил. Разумеется, я встречала большинство сотрудников Лаборатории. Доктор Хоуарт собрал здесь струнный квартет вскоре после того, как приехал, и в августе прошлого года они давали концерт в часовне Рена. Потом в ризнице подавали вино и сыр. Тогда я познакомилась с некоторыми из сотрудников. На самом деле я уже знала многих по виду и по имени, как это обычно бывает в деревне. Все ведь ходят на одну и ту же почту, в один и тот же паб. Но если вы рассчитываете услышать деревенские или лабораторные сплетни, ко мне бесполезно обращаться.
– А концерт в часовне прошел успешно? – спросил Дэлглиш.
– Не особенно. Хоуарт – очень хороший скрипач-любитель, а Клэр Истербрук вполне компетентная виолончелистка, но остальные двое не тянут. Он не решился повторить эксперимент. Мне представляется, что после концерта послышались недобрые голоса, в том смысле, что новоприбывший считает своим долгом несколько цивилизовать бедных туземцев; вполне возможно, они донеслись и до его слуха. Действительно, создается впечатление, что он считает себя человеком, в полном одиночестве пытающимся возвести мосты над культурной пропастью, что пролегла между учеными и художниками. Но может статься, его не удовлетворила акустика. На мой взгляд, просто другие трое не хотят больше с ним играть. Возможно, в роли руководителя квартета он повел себя так же высокомерно, как и в роли директора Лаборатории. Лаборатория, впрочем, явно дает больший эффект – производительность возросла на двадцать процентов. Довольны ли сотрудники – это совсем другой вопрос.
Выходит, что ее иммунитет к лабораторным и деревенским сплетням не так уж силен, заключил Дэлглиш. Интересно, почему она так откровенна. Решив быть столь же откровенным, он спросил без околичностей:
– Вчера, когда вы были в Коттедже за мельницей, вы поднимались наверх?
– Подумать только, старик вам и об этом сообщил! Интересно, чем я, по его мнению, там занималась? Я зашла в ванную посмотреть, нет ли там банки с пистолем – раковину почистить. Банки не было.
– Вы, конечно, слышали о завещании Лорримера?
– Думаю, вся деревня об этом слышала. На самом деле я, видимо, была первой, кто об этом узнал. Старик очень волновался, хотел поскорее выяснить, достанутся ли ему какие-нибудь деньги, и Анджела позвонила поверенному. Она познакомилась с ним, когда оглашали завещание ее бабушки, поверенный сообщил, что коттедж отходит старику вместе с десятью тысячами фунтов, так что он может не волноваться.
– А сама мисс Фоули ничего не получает?
– Вот именно. А новый секретарь-регистратор – молоденькая девушка, к которой Эдвин, очевидно,
