существо?»
Мужчины ждали в полном молчании, но чай поспел очень быстро. Значит, вот почему дверь открылась не сразу: когда он постучал, миссис Нолан первым делом бросилась ставить чайник. Усевшись за стол, они напряженно-официально ждали, пока Альберт Нолан с трудом поднимется с кресла и, ступая боком, болезненно, подойдет к своему стулу. Вынужденное усилие усугубило дрожание в руке. Не говоря ни слова, жена налила чаю и поставила перед ним чашку. Он не взял ее в руки, а наклонился и шумно отхлебнул через край. Жена даже не взглянула на него. На столе стоял наполовину нарезанный торт — ореховый с джемом, сказала она и снова улыбнулась, когда Дэлглиш согласился отведать кусочек. Торт оказался сухим и довольно безвкусным, во рту он превратился в плохо прожевываемый ком. Крохотные осколки грецкого ореха застревали в зубах, а случайные кусочки апельсиновой корки оставляли на языке кислый привкус. Дэлглиш смыл их большим глотком крепкого чая, чрезмерно сдобренного молоком. Где-то в комнате слышалось прерывистое жужжание мухи.
— Прошу прощения, что обеспокоил вас, — сказал Дэлглиш. — К тому же, боюсь, это будет для вас мучительно. Как я уже объяснил по телефону, я расследую дело о смерти сэра Пола Бероуна. Незадолго до нее он получил анонимное письмо. В нем содержался намек, будто сэр Пол мог иметь какое-то отношение к смерти вашей внучки. Вот почему я здесь.
Чашка миссис Нолан застучала о блюдце. Женщина спрятала руки под стол, как воспитанная девочка в гостях, потом взглянула на мужа и сказала:
— Тереза Нолан сама лишила себя жизни. Я думала, что вы это знаете, сэр.
— Мы это знаем. Но все, что случилось с сэром Полом в последние недели его жизни, может оказаться важным, а это анонимное письмо пришло как раз в тот промежуток времени. Нам надо выяснить, кто его послал. Видите ли, существует вероятность, что его убили.
— Убили?! — воскликнула миссис Нолан. — Это письмо было послано не из нашего дома, сэр. Господи помилуй, мы подобными вещами не занимаемся.
— Я это знаю. У нас и в мыслях не было, что это сделали вы. Но я хотел бы знать, не говорила ли вам внучка о ком-нибудь — может, о близком друге, — о ком-нибудь, кто мог бы винить сэра Пола в ее смерти.
Миссис Нолан покачала головой и ответила:
— Вы имеете в виду кого-то, кто мог его убить?
— Такую возможность мы тоже обязаны рассмотреть.
— Но кто это мог быть? Бессмыслица какая-то. У нее, кроме нас, никого не было, а мы никогда к нему и пальцем не притронулись, хотя, видит Бог, негодовали страшно.
— Негодовали на него?
Внезапно заговорил ее муж:
— Она забеременела в то время, когда работала в его доме. И он знал, где искать ее тело. Откуда он мог это знать? Скажите мне.
Голос его звучал хрипло и почти бесстрастно, но он выговаривал слова с такой силой, что содрогалось все тело.
— Сэр Пол рассказал на дознании, что однажды вечером ваша внучка поведала ему о своей любви к лесу, и подумал: если она решила свести счеты с жизнью, то могла выбрать для этого единственное во всем Лондоне место, где сохранился кусочек дикой природы, — ответил Дэлглиш.
— Мы никогда не посылали ему этого письма, сэр, — сказала миссис Нолан. — Я видела джентльмена во время дознания. Муж не пошел, но я считала, что один из нас должен там быть. Он, этот сэр Пол, говорил со мной, был искренне любезен, сказал, что глубоко сожалеет. А что еще можно сказать в подобном случае?
— Сожалеет, — фыркнул мистер Нолан. — Скажите пожалуйста!
Миссис Нолан повернулась к нему:
— Папочка, нет никаких доказательств. И он был женатым человеком. Терезе не следовало… Только не с женатым человеком.
— Какая разница, что там она сделала! Или он. Она ведь убила себя, не так ли? Сначала забеременела, потом сделала аборт, потом совершила самоубийство. Когда у тебя на совести столько грехов, какое значение имеет — одним больше, одним меньше?
— Не могли бы вы рассказать мне о ней? — деликатно попросил Дэлглиш. — Вы ведь ее воспитывали, если не ошибаюсь?
— Правильно. У нее больше никого не было. У нас единственный ребенок, ее отец. Ее мать умерла через десять дней после рождения Терезы — воспалился аппендикс, и операция прошла неудачно. Один шанс на миллион — так сказал врач.
«Я не хочу этого слышать, — подумал Дэлглиш. — Я не хочу знать про их боль». То же самое, слово в слово, сказал ему консультант-акушер, когда он пришел в последний раз взглянуть на свою мертвую жену с новорожденным младенцем, которого она словно бы баюкала на согнутой руке, — на обоих, упокоившихся в тайне небытия: «Один шанс на миллион». Как будто можно испытывать утешение, даже гордость от сознания того, что этот шанс выпал на долю именно твоей семьи, чтобы доказать произвольность статистики человеческой подверженности ошибкам природы. Жужжание мухи стало вдруг невыносимым.
— Извините, — сказал Дэлглиш и, схватив «Радио таймc», яростно хлопнул им по мухе, но промахнулся. Пришлось сделать еще два ожесточенных шлепка по оконному стеклу, прежде чем жужжание наконец прекратилось и муха исчезла, оставив лишь едва заметный грязный след на стекле.
— А что же ваш сын? — спросил Дэлглиш, возвращаясь за стол.
— Ну он же не мог ухаживать за младенцем — этого никто от него и не ожидал, — ему был всего двадцать один год. Мне кажется, больше всего на свете ему хотелось уйти из дома, от нас, даже от ребенка. Думаю, что каким-то странным образом он винил нас. Видите ли, мы не особо приветствовали его брак. Ширли, его жена, была не той девушкой, какую мы выбрали бы для него. И мы говорили ему, что ничего хорошего из этого брака не выйдет.
А когда «ничего хорошего» случилось-таки, мысленно добавил Дэлглиш, виноватыми оказались они, как будто их неодобрение, их сопротивление нависали над его женой как проклятие.
— Где он теперь? — спросил Дэлглиш.
— Мы не знаем. Кажется, уехал в Канаду, но он нам не пишет. У него хорошая специальность — он механик, разбирается в машинах. Всегда имел золотые руки. Он сказал, что ему не составит труда найти работу.
— Значит, он не знает, что его дочь умерла?
— Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что она жила на этом свете, — вставил Альберт Нолан. — Чего ж ему беспокоиться теперь, когда ее действительно нет?
Его жена склонила голову, словно хотела, чтобы исходившая от него волна горечи прошла поверх нее, и сказала:
— Подозреваю, бедняжка Тереза всю жизнь чувствовала себя виноватой — считала, что это она убила свою маму. Чушь, конечно. А потом отец бросил ее — это тоже не прибавило уверенности в себе. Она выросла сиротой, и наверняка это ее мучило. Когда с ребенком случается что-то плохое, он всегда думает, что виноват он.
— Но ей должно было быть хорошо здесь, с вами. Она ведь любила лес, не так ли?
— Может быть. Но я думаю, что она чувствовала себя одинокой. Ей приходилось ездить в школу на автобусе, и она никогда не могла остаться ни на какие мероприятия после уроков. А здесь поблизости не было девочек ее возраста. Она любила бродить по лесу, но мы ей, во всяком случае, одной, этого не разрешали. В наше время всякое может случиться, никто ни от чего не застрахован. Мы надеялись, что у нее появятся друзья, когда она стала медсестрой.
— А они появились?
— Она никогда не привозила их домой. Но, с другой стороны, что тут делать молодым людям?
— И вы не нашли в ее бумагах, среди ее вещей ничего, что хоть как-то проливает свет на то, кто мог быть отцом ее ребенка?
— А она ничего не оставила, даже своих учебников. После того как покинула Камден-Хилл-сквер, она
