По контрасту с Джилмартином, Билл Даксбери, коренастый, краснолицый, громогласный, напоминал фермера, более преуспевающего в сельском хозяйстве, нежели в светскости. Он стоял вполоборота к окну, словно ребенок, получивший указание держаться в стороне от взрослых и их дел. Дэлглиш заметил, что он недавно сбрил усы. Без них его лицо казалось голым и незавершенным. Одет он был в клетчатый твидовый костюм, слишком теплый для относительно мягкой осени; шлица на спине разошлась на полных, весьма напоминающих женские ягодицах. Когда Джилмартин смотрел на него, что случалось нечасто, на его лице появлялось болезненное и несколько удивленное выражение, видимо, относившееся как к фигуре подчиненного, так и к делу рук его портного.
С самого начала стало ясно, что говорить будет Джилмартин. Даксбери предварительно проинформировал его, но теперь ему надлежало молчать, покуда не спросят. Дэлглишу вдруг вспомнилась вечеринка, на которой ему довелось присутствовать несколько лет назад. Он оказался тогда сидящим рядом с одной из присутствовавших женщин на оттоманке, предназначенной на троих, но вмещавшей от силы двух человек. Вечеринка происходила в георгианской гостиной дома на Айлингтонской площади, хотя ни имени хозяйки, ни повода, по которому собрались гости, он, хоть убей, вспомнить не мог. Его соседка была немного подшофе, не сильно, однако достаточно, чтобы стать игривой, веселой и откровенной. Имени ее память Дэлглиша не сохранила, да это и не важно. Они просидели рядом с полчаса, прежде чем хозяйка дома тактично развела их. Он лишь отчасти помнил, о чем шел разговор. Дама рассказывала, что они с мужем живут в пентхаусе, выходящем на улицу, где студенты любили устраивать свои демонстрации, и полиция — дама не сомневалась, что те люди были из специальной службы, — попросила разрешения расположиться в их гостиной, чтобы делать снимки из окна.
«Мы, конечно, разрешили, — продолжала она, — и они вели себя исключительно корректно, но что- то меня все же смущало, хотелось сказать им: это же британские подданные, они имеют право устраивать демонстрации, если считают нужным; а если вам необходимо их сфотографировать, почему вы не делаете это открыто, на улице? Но я не сказала. В каком-то смысле это было развлечение: приобщение к тайной операции. И не наше дело им противостоять. Они знают, что делают. А конфронтация с этими людьми никогда до добра не доводит».
Ему тогда показалось — и продолжало казаться теперь, — что ее рассказ являет собой квинтэссенцию взглядов умеренных либералов всего мира: «Они знают, что делают. Не наше дело им противостоять. Конфронтация с этими людьми никогда до добра не доводит».
— Удивляюсь, что вы и МИ-5 до сих пор не инициировали сотрудничество с КГБ, — ехидно произнес он. — С ними у вас больше общего, чем с любым «чужаком». Было бы поучительно ознакомиться, как они ведут свою бумажную работу.
Джилмартин, подняв бровь, посмотрел на Даксбери, словно приглашая его проявить солидарность перед лицом подобного безумия, но сказал все так же мирно:
— Что касается бумажной работы, Адам, нам было бы куда легче, если бы ваши люди вели ее добросовестнее. Когда Массингем запрашивал информацию об Айворе Гарроде, ему следовало заполнить форму.
— В четырех экземплярах, конечно.
— Да, одна копия необходима для регистрации, одна, как предполагается, — для вас. Не надо забывать и о МИ-5. Можно проверить, но я бы сказал, что четыре копии — это минимум.
— Эта девушка, Дайана Траверс, — вернул его к сути дела Дэлглиш, — неужели она была самым подходящим человеком, чтобы шпионить за государственным министром? Даже для специальной службы выбор представляется странным.
— А мы не шпионили за государственным министром — ее объектом был вовсе не Бероун. Как мы вам сообщили, когда вы интересовались его любовницей, Бероун никогда не рассматривался как неблагонадежный человек. Кстати, в этом случае, если вы заметили, заполнять специальную форму не требовалось.
— Понятно. Вы внедрили Траверс в группу, или ячейку — как там у них это называется? — Гаррода и благополучно забыли упомянуть об этом, когда мы вас о нем спросили. Вы ведь не могли не знать, что он был и остается подозреваемым.
— Это едва ли имело отношение к вашему делу. В конце концов, мы все действуем по принципу «необходимого и достаточного знания». А на Камден-Хилл-сквер мы ее не внедряли. Скромное задание Траверс не имело никакого отношения к смерти Бероуна.
— Но ее собственная смерть может иметь к ней отношение.
— В ее смерти не было ничего подозрительного. Вы ведь наверняка читали отчет о вскрытии.
— Которое, как я заметил, было произведено отнюдь не полицейским патологоанатомом, обслуживающим участок Темз-Вэлли.
— Мы предпочитаем использовать своих людей. Это очень компетентный специалист, уверяю вас. Она умерла по более-менее естественной причине. Такое могло случиться с каждым: переела, перепила и полезла в холодную воду, запуталась в водорослях, задохнулась и утонула. На теле не имелось никаких подозрительных следов, как вы, несомненно, помните из медицинского заключения. Непосредственно перед смертью она имела… половое сношение. — Перед последними словами он немного замялся. Это был единственный раз, когда Дэлглиш заметил, что он чуть смущен, как если бы понимал, что слово «любовь» здесь неуместно, а вымолвить более грубое выражение мог заставить себя с трудом.
Дэлглиш молчал. Собственная несдержанность и так уже казалась ему унизительным проявлением необдуманно-ребяческого поведения. Он ничего не достиг, разве что едва не обострил вечно тлеющее профессиональное соперничество между подразделением СИ-1, специальной службой и МИ-5, неустойчивые отношения между которыми так легко перетекают в сферу высокой политики. Джилмартин мог бы найти случай, чтобы сказать начальству: «Ради Бога, поставьте Дэлглиша на место. У него шарики за ролики заходят, когда он не получает своего леденца на палочке». Но что больше всего угнетало Дэлглиша и заставляло чувствовать отвращение к себе, так это то, что он потерял контроль над собой. Ему стало очевидно, насколько важна для него сделалась репутация невозмутимого, отстраненного человека, которого ничто не затрагивает лично. Теперь затронуло. Быть может, они и правы — не следует браться за дело, если ты лично знал жертву. Но разве можно сказать, что он знал Бероуна? Сколько времени они провели вместе, если не считать той трехчасовой поездки в поезде, десятиминутной встречи в его министерском кабинете и прерванной прогулки в Сент-Джеймсском парке? И тем не менее Дэлглиш никогда еще не испытывал такого сочувствия ни к одной жертве. Как же ему хотелось врезать Джилмартину кулаком по челюсти и увидеть, как кровь брызнет на эту безупречно накрахмаленную рубашку и школьный галстук! Лет пятнадцать назад он мог бы не сдержаться, и это стоило бы ему работы. На миг он почти пожалел об утраченной безрассудной юношеской непосредственности.
— Меня удивляет, что вы считаете Гаррода стоящим таких хлопот. Он был активистом-леваком еще в университете. Неужели нужен тайный агент, чтобы удостовериться, что он не станет голосовать за тори? Он ведь никогда не делал тайны из своих убеждений.
— Из убеждений — нет, а из деятельности — да. Его группа — нечто большее, нежели просто заурядные фрондеры из среднего класса, ищущие этически допустимый выход своей агрессии и какое- нибудь дело — предпочтительно такое, которое даст им иллюзию причастности к борьбе. О да, он стоит хлопот.
Джилмартин сделал знак Даксбери, и тот вступил в разговор:
— Это маленькая группа — ячейка, как он ее называет. В настоящее время в ней состоят четыре женщины, а всего в ней тринадцать человек. Он никогда не набирает ни больше, ни меньше. Это похоже на вызов предрассудку и, конечно, придает мистический оттенок их конспирации. Магическое число, замкнутый круг.
Дэлглиш подумал, что в этом числе есть и некая прикладная логика. Гаррод может делить своих людей на три группы по четыре человека или на две по шесть для выполнения заданий, а сам оставаться свободным координатором, признанным лидером.
— Все они из привилегированных семей среднего класса, — продолжал между тем Даксбери, — что способствует сплоченности и исключает классовую рознь. Эта публика говорит на одном языке, включающем в себя, разумеется, марксистский жаргон, и все они — весьма понятливы. Глупы — может быть, но понятливы. Потенциально группа представляет собой угрозу. Кстати, никто из них не является
