взаимоотношениями с женщинами, полустыдными связями, унизительными юношескими неудачами. Но ведь не только у поэтов встречалось оно, весь мир произносил это слово, понимая, казались бы, инстинктивно, если не посредством прямого опыта, что именно оно означает. Иногда он чувствовал себя несправедливо обделенным, лишенным того, что всем дано от рождения, как человек, лишенный вкусовых ощущений или обоняния. И когда три месяца спустя после свадьбы он понял, что любит Сузи, это было для него как открытие, словно он познал наконец что-то давно ему известное, но до сих пор еще не испытанное, словно глазам слепца вдруг открылась реальность света, красок и форм. Это пришло к нему как-то ночью, когда впервые Сузи испытала наслаждение от его ласк и, полусмеясь-полуплача, прильнула к нему, еле слышно бормоча нежные слова. Обнимая ее, прижимая к себе, он вдруг понял в какой-то миг озарения, потрясший его самого, что он ее любит. Это озарение, утверждение чувства явилось ему и как исполнение желаний, и как обещание: это было не концом исканий, но началом новых открытий. Не было места сомнениям. Его любовь, раз уж он понял, что любит, казалась ему нерушимой. В их семейной жизни, возможно, встретятся какие-то моменты, когда оба они почувствуют себя несчастными и недовольными друг другом, но никогда их брак не будет иным, чем в этот миг. Неужели может и вправду случиться так, думал он сейчас, что при первом же серьезном испытании этот брак будет поколеблен или даже рухнет? Что может означать решение Сузи уступить настояниям матери, ее угрозам вперемешку с мольбами в тщательно рассчитанных дозах и покинуть его теперь, когда должен родиться их первенец? Рикардс хотел быть вместе с ней, когда ей впервые дадут подержать ребенка. А сейчас ему могут даже не сообщить, что начались схватки. Воображаемая сцена, преследовавшая его по ночам, перед сном и по утрам, как только он открывал глаза, — торжествующая теща стоит в родильной палате с его ребенком на руках, — доводила его неприязнь к этой женщине чуть ли не до паранойи.
Справа от зеркала стояла их свадебная фотография в серебряной рамке, сделанная сразу же после свадебной церемонии, которая словно нарочно подчеркивала сословные различия между двумя семьями. Сузи слегка прижалась к нему, ее заостренное книзу, беззащитное личико выглядит здесь совсем юным, гораздо моложе ее двадцати восьми; белокурая головка в свадебном венке едва достает Рикардсу до плеча. Венок был из искусственных цветов — ландыши и розовые бутоны, но в памяти тотчас возник едва уловимый аромат, который исходил от них тогда, в день свадьбы. По ее лицу, по спокойной улыбке нельзя ничего прочесть, даже того, что символизировала вся эта белоснежная свадебная мистика: «Вот чего я добивалась, вот чего я хотела, вот чего я достигла». Сам же он смотрит прямо в объектив, стойко перенося этот явно уже последний из бесчисленных снимков, сделанных по выходе из церкви. Родственников, составлявших семейную группу, уже отпустили. На фотографии — только он и Сузи, вступившие в законный брак, признанная обществом пара. Сейчас, ретроспективно, представлялось, что фотографирование было самой важной частью всей церемонии, а венчание — лишь прелюдией к этому сложному выстраиванию и перестраиванию нелепо одетых, чужих друг другу людей в соответствии с табелью о рангах, не вполне доступной его пониманию, но которую мастер-фотограф, казалось, изучил досконально. Он снова услышал голос тещи: «Да-да, конечно, боюсь, он несколько неотесан, но у него выдающиеся способности. Как необработанный алмаз. Мне сказали, именно из таких и делают главных констеблей».
Ну, положим, главных констеблей делают вовсе не из таких, и она прекрасно это понимала. Но по крайней мере она не смогла найти ни одного недостатка в доме, в котором благодаря ему, Рикардсу, живет теперь ее единственное дитя.
Было слишком рано звонить им, и он знал, что теща, любившая поспать подольше, воспользуется этим первым за день поводом, чтобы вылить на него всю свою неприязнь. Но если он не поговорит с Сузи сейчас, то другой случай это сделать, вполне возможно, представится лишь поздно ночью. Он постоял с минуту, глядя на телефон у кровати, преодолевая нежелание протянуть руку к трубке. Если бы все сложилось иначе, если бы не это новое убийство, он сел бы в свой «ровер», поехал бы на север, прямо в Йорк, и привез бы жену домой. Лицом к лицу с ним, Сузи, может, и нашла бы в себе силы противиться матери. А так ей придется ехать одной или вместе с матерью, если миссис Картрайт пожелает приехать, да так, может, и лучше для Сузи, чем решиться на долгий переезд в поезде в одиночку. Но ему нужно было, чтобы она вернулась домой; он хотел, чтобы она была здесь, в этом доме.
Гудки в трубке звучали, казалось, целую вечность, и на звонок ответила теща. Она назвала свой номер усталым тоном, словно с трудом подчиняясь необходимости, будто отвечала на двадцатый за это утро звонок. Рикардс сказал:
— Это Терри, миссис Картрайт. Что, Сузи проснулась?
Он никогда не называл тещу «мама». Это было бы нелепостью, и язык у него просто не повернулся бы это произнести. Но она, надо отдать ей справедливость, никогда такого и не предлагала.
— Ну, теперь-то уж она, конечно, проснется. Не очень чутко с твоей стороны звонить до девяти утра, Терри. Сузи не очень хорошо спит сейчас, и, кроме того, ей необходимо лежать подольше. А вчера она тебе целый вечер не могла дозвониться. Не вешай трубку.
Потом, через целую минуту, он услышал тоненькое, осторожное «Терри?».
— Как ты себя чувствуешь, моя дорогая?
— Все хорошо. Вчера мама водила меня к доктору Мэйну. Он меня наблюдал, когда я была совсем маленькая. Он и сейчас меня наблюдает и говорит, что все идет прекрасно. Он заказал мне место в здешней больнице, просто на всякий случай.
Значит, теща и тут успела сунуть свой нос. Все устроила по-своему, с горечью подумал он, и на мгновение им овладела предательская мысль, а не может ли быть так, что они обе вместе заранее замыслили все это? Что именно этого и хотела сама Сузи?
— Извини меня, я вчера не мог с тобой подольше поговорить. Все опять пошло наперекосяк. Но я хотел, чтобы ты знала: Свистун умер.
— Ну про это во всех газетах было, Терри. Это замечательно. А ты как, в порядке? Как ты питаешься?
— Хорошо. У меня все хорошо. Устал малость, а так все в порядке. Слушай, дорогая, это новое убийство — это совсем другое дело. Серийного убийцы теперь на свободе нет. Теперь здесь уже не опасно. Боюсь, у меня не будет возможности за тобой приехать, но я мог бы встретить тебя в Норидже. Как ты думаешь, ты сегодня сможешь вернуться? Есть скорый поезд в две минуты четвертого. Если твоя мама захочет приехать пожить с нами, пока ребенок родится, так пожалуйста, я буду рад.
Он, конечно, не будет рад, но на эту малость он готов был пойти.
— Не вешай трубку, Терри, мама хочет с тобой поговорить.
Опять пришлось ждать довольно долго, пока он услышал голос тещи:
— Сузи останется у меня, Терри.
— Но Свистун умер, миссис Картрайт. Здесь уже не опасно.
— Я знаю, что Свистун умер, Терри. Но у вас там произошло еще одно убийство, верно? Убийца все еще гуляет на свободе, и именно тебе приходится его ловить. Ребенок должен родиться раньше, чем через две недели, и Сузи необходимо быть как можно дальше от убийств и смертей. Я должна прежде всего позаботиться о ее здоровье. Сейчас ей нужно хоть немного ласки и тепла.
— Именно это она и получала дома.
— Ну я должна признать, ты делал что мог, но ведь тебя никогда нет дома! Вчера вечером Сузи звонила тебе четыре раза! Ей очень нужно было с тобой поговорить, Терри, а тебя не было дома. Это очень плохо, особенно сейчас, очень! Почти всю ночь ты где-то пропадаешь, ловишь убийц, да еще и не всегда ловишь! Я понимаю, что у тебя работа такая, но по отношению к Сузи это несправедливо. Я хочу, чтобы мой внук родился здоровеньким. В такое время девочка должна жить с матерью.
— Я полагал, что жена должна жить с мужем.
«О Господи, — подумал он, — зачем я вообще произнес эти слова! — Чувство нестерпимой боли, отвращения к себе, отчаяния и злости навалилось удушливой волной. — Если она сегодня не приедет, она не приедет уже никогда. Ребенок родится в Йорке, и мать Сузи будет первой, кто возьмет его на руки. До меня. Она запустит свои когти в них обоих, сразу и навсегда».
Он хорошо знал, как прочна связь между вдовой и ее дочерью. Не было дня, чтобы Сузи не звонила матери, а иногда и не один раз. Он-то знал, сколько труда и терпения потребовалось ему, чтобы высвободить ее из этих властных материнских объятий. А теперь он дал в руки миссис Картрайт новое оружие. В ее голосе он услышал торжество:
