беспокоятся из-за этого. Я не обращался в более мощные общественные организации, которые по всей стране протестуют. Это было не так-то просто — организовать группу. Ведь большинство здешних делают вид, что АЭС вообще нет. А очень многие даже рады, потому что новые рабочие места появились, больше покупателей в магазинах, больше народу в пабах. Правда, большинство тех, кто протестует против нового реактора, не местные. Это люди из «Движения за ядерное разоружение», из обществ «Друзья Земли» и «Гринпис». И конечно, мы им всем были рады. Они-то бьют из тяжелых орудий, не то что мы. Но я считал, очень важно, чтобы тут, на месте, тоже протестовали. И потом, я не очень люблю присоединяться к кому- то. Предпочитаю делать то, что сам считаю нужным.
— Да, Гледхилл был бы для вас просто находкой, — сказал Дэлглиш.
Слова его прозвучали жестко, а то, что крылось за ними, было просто жестоко.
Паско покраснел, потом посмотрел прямо ему в глаза:
— И это тоже. Думаю, я понимал это уже тогда. Я не был абсолютно бескорыстен. То есть, я хочу сказать, я не сознавал тогда, как важно было бы, если б он к нам присоединился. Но я был, как бы это сказать, польщен, что ли, потому что ведь он ко мне первому пришел. Если честно, НПА не имела заметного влияния в округе. Даже это сокращение было выбрано неправильно. Мне хотелось, чтоб люди легко это название запомнили, но оно ничего никому не говорит. Смешно. Догадываюсь, о чем вы думаете: было бы гораздо больше пользы делу, если б я присоединился к какой-нибудь уже существующей группе протеста, чем потакать собственному «я». И правильно.
— А Гледхилл не сказал, говорил он об этом с кем-нибудь на станции?
— Он сказал, что еще не говорил — пока. Я думаю, именно этого он больше всего боялся. Особенно неприятно ему было думать, как он Майлзу Лессингэму об этом скажет. Пока мы шли по берегу, с полусонным Тимми у меня за спиной, он чувствовал, что может говорить совершенно свободно. И мне кажется, он находил в этом облегчение. Он мне рассказал, что Лессингэм в него влюблен. Сам он не голубой, сказал он, но бисексуал. Но он относился к Лессингэму с невероятным уважением, и ему казалось, что в каком-то смысле он Лессингэма предал. Впечатление создавалось такое, что все ужасно запуталось: его отношение к атомной энергии, его личная жизнь, карьера — все на свете.
Неожиданно Паско обнаружил, что все еще держит в руке кружку, и, наклонив голову, принялся отхлебывать кофе огромными, звучными глотками, как человек, которого мучит жажда. Осушив кружку, он поставил ее на пол и отер рот ладонью.
— Вечер был очень теплый, — продолжал он. — Днем прошел дождь, новый месяц только народился. Странно, как четко все помнится. Мы шли по гальке, прямо над линией прибоя. И тут вдруг появилась Хилари Робартс, она шла сквозь пену прибоя, брызги летели во все стороны. На ней были только трусики от бикини, и она остановилась так, с волос струилась вода, и вся она сверкала в странном сиянии, которое излучает море в звездные ночи. Потом она медленно двинулась по берегу нам навстречу. Кажется, мы стояли там, как загипнотизированные. Она еще раньше разожгла небольшой костер из сушняка, прямо на гальке, и мы все трое пошли к этому костру. Она подобрала свое полотенце, но так в него и не завернулась. Она была… Ну, она выглядела просто потрясающе: капельки воды блестели на коже, и этот ее медальон, что она носила на груди, в самой ложбинке… Я понимаю, это звучит смешно и, как бы это сказать, старомодно, но она похожа была на какую-то богиню, вышедшую из волн морских. На меня она никакого внимания не обращала, только на Тоби и смотрела. И говорит: «Рада вас видеть, Тоби. Почему бы вам не зайти ко мне домой — поесть и чего-нибудь выпить?» Такие слова обыкновенные. Вроде и безвредные совсем. Но они только звучали безвредно. Я думаю, он не мог устоять перед ней. Думаю, и я бы не смог. Во всяком случае, в тот момент. И я четко понимал, к чему она ведет. Она тоже знала, что делает. Она просила его сделать выбор. На моей стороне — ноль, потеря работы, личные неурядицы, может быть, даже позор. А на ее стороне — благополучие, успех в работе, уважение начальства и коллег. И любовь. Я думаю, она предлагала ему свою любовь. Я знал, что произойдет у нее дома, если он пойдет с ней. И он тоже знал это. Но пошел. Он мне даже спокойной ночи не пожелал. А она бросила полотенце на плечо, повернулась к нам спиной и пошла к дому не оборачиваясь, будто не сомневалась, что он последует за ней. Он и последовал. А через два дня, в пятницу, двенадцатого августа, он покончил с собой. Я не знаю, что она ему сказала. Никто теперь не узнает. Но после встречи с ней, мне кажется, он больше уже не мог терпеть. Дело не в том, чем она ему пригрозила, если вообще пригрозила. А только, если б не эта встреча с ней на берегу, он был бы сейчас жив. Это она его убила.
— А во время расследования это не вышло наружу?
— Нет. Не вышло. Не было оснований. Меня в качестве свидетеля не вызывали. Все было сделано по-тихому. Алекс Мэар очень старался, чтобы резонанс был не очень широк. Да вы, наверное, и сами заметили: когда что-нибудь серьезное происходит на атомных станциях, резонанс широким редко бывает. Все они там эксперты, научились концы в воду прятать.
— А почему вы мне об этом рассказываете?
— Хочу быть уверен, что Рикардсу следует об этом сказать. Но я думаю, что на самом-то деле мне просто надо было с кем-то поделиться. Не совсем понимаю, почему я выбрал именно вас. Извините.
Честным, хоть и не очень любезным ответом было бы: «Вы выбрали меня в надежде, что я сам передам все это Рикардсу и тем избавлю вас от ответственности». Вместо этого Дэлглиш сказал:
— Вы, разумеется, понимаете, что Рикардсу эту информацию следует сообщить непременно.
— Непременно? Мне хотелось бы знать это наверняка. Думаю, такие опасения всегда возникают, когда приходится иметь дело с полицией. Как это может быть использовано? А вдруг это не так поймут? А не может ли это подставить кого-то, кто на самом деле совершенно невиновен? Я думаю, вам необходимо быть уверенным в компетентности полиции, иначе вы не смогли бы там работать. Но мы-то другие, мы знаем, что могут быть ошибки, что неприятности выпадают на долю невиновных, а виновные уходят от преследования и что полицейские не всегда так уж честны и принципиальны, какими хотят казаться. Я не прошу вас, чтобы вы за меня ему это все рассказали, я не настолько инфантилен. Только я и вправду не вижу, какое это имеет отношение к делу. Их обоих уже нет на свете. Не понимаю, каким образом то, что я расскажу Рикардсу об этой встрече, может помочь ему поймать убийцу мисс Робартс. И это не вернет к жизни ни одного из них.
Дэлглиш налил Паско еще кофе. Потом ответил:
— Это несомненно имеет отношение к делу. Вы предполагаете, что Хилари Робартс шантажировала Гледхилла, чтобы заставить его продолжать работу. Если она могла поступить так с ним, она могла поступить точно так же и с кем-то еще. Все, что касается мисс Робартс, имеет отношение к ее смерти. И не очень-то беспокойтесь из-за невиновных подозреваемых. Я не собираюсь делать вид, что невиновные ни в коем случае не могут пострадать при расследовании дела об убийстве. Разумеется, бывает и так. Никто из тех, кого хоть самую малость коснулось убийство, не может выйти из этого целым и невредимым. Но главный инспектор Рикардс не дурак, и человек он честный. Он будет использовать только ту информацию, которая имеет отношение к расследованию. Но именно он должен решать, что к делу относится, а что — нет.
— Думаю, это именно то, что я и хотел от вас услышать. Ладно. Я все ему расскажу.
Паско быстро допил кофе, словно вдруг заторопился прочь, и, коротко попрощавшись, оседлал свой велосипед. Он поехал вниз по дороге, навстречу ветру, яростно крутя педали и низко пригнувшись к рулю. Дэлглиш задумчиво прошел в кухню с двумя кружками в руках. Картина, созданная словами Нийла Паско, — Хилари Робартс, поднимающаяся из волн морских, словно сверкающая богиня, — была замечательно яркой. Только одна деталь была недостоверна. Паско говорил о медальоне в ложбинке на обнаженной груди Хилари. А Дэлглиш помнил, как Мэар произнес, глядя на мертвое тело у его ног: «Этот медальон у нее на шее… Я ей подарил его в день рождения, двадцать девятого августа». В среду, десятого августа, Хилари не могла надеть этот медальон. Паско несомненно видел Хилари Робартс выходившей из воды с медальоном на обнаженной груди. Только это не могло быть десятого августа.
Книга шестая
Суббота, 1 октября — четверг, 6 октября
