следовала за бригадиром за моря и океаны, какой бы пост он ни получал. А мы обе оставались здесь совершенно одни. Миссис Эмфлетт полагала, что ребенку необходима стабильность — при условии, что не она должна будет эту стабильность обеспечивать. Разумеется, будь Кэролайн мальчиком, все было бы иначе. Эмфлетты никогда не ценили дочерей. Но у Кэролайн был брат. Он погиб, когда разбилась машина его приятеля. Ему было пятнадцать лет. Кэролайн тоже была с ними, но она отделалась легкими ушибами. Мне думается, ее родители так и не простили ей этого. Они не могли глядеть на нее без того, чтобы всем своим видом не показать, что погиб не тот, кто надо.
Джонатан подумал: «Я не желаю этого слышать, не хочу слушать».
— Она никогда не говорила мне, что у нее был брат, — сказал он. — Но о вас она упоминала.
— Да неужели? Она говорила с вами обо мне? Ну, вы меня и в самом деле удивляете, мистер Персиваль. Простите великодушно, но вы вовсе не кажетесь мне человеком, с которым Кэролайн могла бы говорить обо мне.
Он подумал: «Она знает. Не всю правду, конечно, но знает, что я не Чарлз Персиваль из Ноттингема». И ему показалось, когда он смотрел в эти невероятные глаза, полные неприкрытого презрения и подозрительности, что она едина с Кэролайн в каком-то их женском заговоре, а он с самого начала — жалкая и презираемая жертва этого заговора. И когда он осознал это, гнев опалил его жаром и придал силы. Но теперь Джонатан не произнес ни слова.
Помолчав с минуту, она продолжала:
— Миссис Эмфлетт не уволила меня, когда Кэролайн уехала из дома, и даже после того, как бригадир покинул сей мир. Впрочем, «покинул сей мир» вряд ли подходящее к этому случаю выражение. Может быть, следовало сказать «был призван служить в горних сферах» или «призван под знамена», а то и «вознесен к вышней славе»? Или так говорят об Армии спасения? У меня такое чувство, что к вышней славе возносится только Армия спасения.
— Кэролайн говорила мне, что ее отец был кадровым военным, — заметил Джонатан.
— Кэролайн никогда не была такой уж доверчивой девочкой, но вы, как видно, сумели завоевать ее доверие, мистер Персиваль. Ну вот, теперь я называю себя экономкой, а не нянюшкой. Моя хозяйка находит для меня массу дел, чтобы я не проводила дни в праздности, даже когда ее здесь нет. Не годится, чтобы мы с Макси жили здесь, в Лондоне, на всем готовом — за ее счет — и при этом наслаждались жизнью, правда, Макси? Ни в коем случае! Немного особо сложного шитья. Пересылка личных писем. Оплата счетов. Драгоценности отнести почистить. Квартиру обновить. Миссис Эмфлетт особенно неприятен запах краски. Ну и, разумеется, Макси нуждается в ежедневных моционах. Он же не может сохранять здоровье, сидя в четырех стенах, правда, Макси, сокровище мое? Не знаю, что будет со мной, когда Макси «вознесется к вышней славе».
На это нечего было сказать, да она вряд ли и ждала от него ответа. Она помолчала, тихонько провела лапкой собаки по своей щеке, потом заговорила снова:
— Странным образом прежние друзья Кэролайн все вдруг захотели с ней снова повстречаться. Кто-то звонил и спрашивал о ней совсем недавно, во вторник. Или это было в среду? А может, это вы и были? А, мистер Персиваль?
— Нет, — сказал он и сам удивился, как легко ему удается лгать. — Нет, я не звонил. Я подумал, лучше рискну и прямо зайду сюда.
— Но вы знали, кого спросить. Знали, как меня зовут. Назвали мое имя в разговоре с Бэгготом.
Ну на этом она его не поймает. Он ответил:
— Я помнил ваше имя. Я же сказал: Кэролайн говорила мне о вас.
— И все же более разумно было бы сначала позвонить. Я объяснила бы вам, что ее здесь нет, это сэкономило бы вам время. Странно, что это не пришло вам в голову, мистер Персиваль. Но тот, другой приятель говорил совсем не так, как вы. Голос совсем другой. И акцент — похоже, шотландский. И опять- таки, простите великодушно, мистер Персиваль, но в вашем голосе не слышно ни характера, ни оригинальности.
Джонатан сказал:
— Если вы считаете, что не можете дать адрес Кэролайн, мне, пожалуй, лучше уйти. Извините, если я побеспокоил вас в неудачный момент.
— Почему бы вам не написать ей письмо, мистер Персиваль? Я могу предложить вам писчую бумагу. Я думаю, неправильно было бы сообщить вам ее адрес, но вы можете быть уверены, что я отправлю ей любое послание, какое вы решились бы мне доверить.
— Значит, ее нет в Лондоне?
— Да. Она уже более трех лет не живет в Лондоне, а в этом доме не проживает с тех пор, как ей исполнилось семнадцать. Но я знаю, где она. Мы не теряем связи. Вы можете спокойно доверить мне письмо.
Он подумал: «Вот это наверняка ловушка. Но она же не может заставить меня писать. Я не должен оставлять здесь ничего, написанного моим почерком. Кэролайн узнает почерк, даже если я попробую его изменить».
— Я думаю, мне лучше написать ей потом, когда у меня будет время продумать, что ей сказать. Ведь если я пришлю письмо на этот адрес, вы сможете переслать его Кэролайн?
— Я с удовольствием это сделаю, мистер Персиваль. А теперь, я полагаю, вам надо идти. Ваш визит, по всей вероятности, был менее плодотворным, чем вы ожидали, но я полагаю, вам все же удалось узнать то, что вы хотели.
Однако она не двинулась с места, и на мгновение он почувствовал себя в ловушке, лишенным возможности двигаться: отвратительно мягкие подушки кушетки словно бы захватили и держат его как в тисках. Он чуть ли не ожидал, что вот сейчас она вскочит с кресла и преградит ему путь к выходу, обвинит его в мошенничестве, запрет в квартире и вызовет полицию или портье. Что тогда ему делать? Попытаться силой выхватить у нее ключи и выбраться отсюда? Или дождаться полиции и враньем добиться освобождения? Но паника мгновенно утихла: мисс Бизли поднялась с кресла, прошла впереди него к двери и, не говоря ни слова, отворила ее. Она не закрыла дверь, когда он вышел, и Джонатан чувствовал, что она так и стоит там с дрожащей собачкой на руках и оба они смотрят, как он удаляется. Дойдя до ступеней, он обернулся, чтобы улыбнуться ей на прощание. То, что он увидел, заставило его приостановиться на секунду, прежде чем броситься вниз по лестнице, через холл и прочь из дома чуть ли не бегом. Никогда еще за всю свою жизнь не видел он, чтобы человеческое лицо было исполнено такой яростной ненависти.
Глава 2
Все это предприятие потребовало гораздо большего напряжения сил, чем Джонатан мог себе представить, так что к тому времени, как он добрался до Ливерпуль-стрит, он был вымотан до предела. Станцию перестраивали — «усовершенствовали», как утверждалось на огромных щитах, имевших целью успокоить и приободрить пассажиров, попадавших из-за всего этого в грохочущий, запутанный лабиринт временных переходов и указателей, в котором очень нелегко было отыскать нужный поезд. Свернув куда-то не туда, Джонатан вышел на вымощенную блестящими плитами площадку — пьяццу — и тут же совершенно утратил ориентацию, будто неожиданно очутился в столице чужой страны. Его прибытие в Лондон утром обошлось без подобных приключений, но теперь уже и станция усиливала его замешательство, подкрепляя ощущение, что как физически, так и эмоционально он ступил на совершенно чуждую ему почву.
Когда наконец поезд тронулся, Джонатан откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и попытался разобраться в событиях дня и в собственных противоречивых чувствах. Но вместо этого почти сразу же он заснул — как сознание потерял — и проснулся лишь когда подъезжали к Нориджу. Однако сон придал ему решимости. Он твердым шагом направился к стоянке машин, полный энергии и возродившегося оптимизма. Теперь он знал, что делать. Он немедленно поедет к ней в бунгало, предъявит ей свидетельство ее обмана и спросит, зачем она ему лгала. Он ведь не сможет продолжать видеться с ней и притворяться, что ничего не знает. Ведь они любят друг друга, они должны научиться доверять друг другу. Если ее что-то страшит или беспокоит, он ведь с ней, он сможет ее успокоить и утешить. Он знал: она не могла убить Хилари. Сама
