заставляет нас 'действовать подобно машине. У того, кто действует подобно машине, сердце становится механическим. Тот, у кого в груди бьется механическое сердце, теряет свою простоту. Утерявший свою простоту не способен понять движения своего духа. А непонимание движений своего духа несовместимо с истиной'[30].
Многие из представителей нового поколения начинают сами понимать, что 'движения духа' имеют большую ценность, нежели материальные блага, унаследованные от родителей. Такое открытие поистине ценно, не спорю. Но здесь вновь вмешивается некоторая форма спекуляции невинностью, которая и портит всю картину. Сегодняшняя молодежь, как и все мы, в большей или меньшей степени пользуется и наслаждается благами техники, какой бы простой образ жизни они ни вели. Богатство нашего общества, зачастую проявляющееся в образе жизни родителей наиболее радикально настроенных молодых людей, как раз и является тем, что позволяет им предаваться подобному радикализму и, во многих случаях, образовывать коммуны. И они впадают в совершенно абсурдные противоречия, наподобие того, как Питер фонда в 'Беспечном ездоке' разбрасывал пшеницу по невспаханной сухой, твердой земле, утверждая, что 'она прорастет'. Однако всем этим он лишь доказывает, что сколь бы благими ни были намерения, без знаний земледелия зимой коммуна наверняка будет голодать. Конечно же то, что многие из этих коммун распадаются, не лишает это начинание моральной ценности в качестве проявления голоса природы. Они также являются явным напоминанием для нашей совести о том, что с грузом земных благ всегда можно расстаться.
Но иметь 'высшую цель' недостаточно. Автор, наблюдавший жизнь нескольких коммун, утверждает, что к краху приходят в первую очередь те из них, что преследуют единственно цель саморазвития членов группы, а успеха добиваются те, у кого имеется некоторая задача или ценность, например, некий религиозный обет — трансцендентные по отношению к самой группе. Тем самым они избегают невинного заблуждения о том, что то, чего они желают, произойдет лишь в силу самого желания, что природа откажется от своего извечного нейтралитета и встанет на сторону их морали (как то было в Эдеме), что для того, чтобы спастись от трагичности и сложности жизни, достаточно лишь стать простым.
Как мы видим, невинность пронизывает все поколения. Оказавшись перед необходимостью выбора из множества альтернатив и чувствуя свою изначальную беспомощность, мы просим убежища, защиты от этой неразрешимой дилеммы, мы взываем, чтобы кто-нибудь как-нибудь избавил нас от этой невыносимой ответственности. Наша защита невинность. Невинность ребенка подлинна и рождает любовь. Но когда мы растем, сам факт нашего взросления требует, что бы мы не отгораживали свой опыт или свое сознание от окружающей нас реальности.
В невинности воплощаются более ранние установки: невинность детей-цветов с их наивным стремлением любить всех и вся, их отсутствием стыда перед своей наготой, с их упрощенной искренностью и честностью, будто они еще дети, вполне мила, однако она абсолютно дезадаптивна в современном мире. Это невинность, которой светится светлое, открытое, чистое лицо дурачка, невинность, убежденная, что природа прислушается к нашим потребностям и, вопреки своему извечному нейтралитету, защитит нас от беды. Это невинность без ответственности.
Эта разновидность невинности является защитой от необходимости иметь дело с реальностью силы, включая и внешние ее формы, как военная машина, и внутренние, как статус и престиж. То, что невинность используется в столь не невинных целях, внушает подозрения. Невинность в качестве защиты от ответственности является препятствием для роста. Она избавляет нас от нового осознания, от сопричастное ти к страданию человечества, равно как и к сто счастью. Псевдоневинная личность закрыта и от того, и от другого.
Глава 3. ЯЗЫК: ПЕРВАЯ ЖЕРТВА
У.Х.Оден
Когда наш век корчится в родовых схватках перемен, первым страдает язык. А это, как правильно отмечает Оден, напрямую ведет к росту насилия. Билли Бад, оказавшись на скамье подсудимых после того, как ударом кулака убил боцмана, восклицает: 'Языком бы я его не поразил… Объяснить это я мог только кулаком'. Не будучи способным воспользоваться языком (из-за сильного заикания), он мог выражать свои мысли только физической силой.
Насилие и общение исключают друг друга. Проще говоря, с тем, кто является вашим врагом, говорить невозможно, но если вы все же способны общаться с ним, он перестает быть врагом. Этот процесс имеет двойную направленность. Когда человек испытывает ярость по отношению к другому — скажем, в припадке гнева или в желании мести за ущемленное самолюбие, — способность изъясняться автоматически блокируется неврологическими механизмами, которые высвобождают адреналин и направляют энергию в мышцы, готовя организм к схватке. Представитель среднего класса, возможно, походит из угла в угол, пока не успокоится достаточно, чтобы выразить свои эмоции в словах, пролетарий же может попросту перейти к действиям.
Рассуждая об истоках власти у ребенка, Гарри Стэк Салливан указывает на то, что 'самым мощным орудием ребенка является плач. Плач представляет собой деятельность речевого аппарата, губ, рта, гортани, щек, голосовых связок, межреберных мышц и диафрагмы. Из плача происходит обширный набор наиболее эффективных инструментов, с помощью которых человек формирует свою безопасность в среде людей. Я имею в виду языковое поведение, операции со словами'[31] .
Основание этих явлений можно увидеть, если обратить внимание на то, что дает языку возможность быть. Язык возникает на основании соединяющей людей способности к пониманию, эмпатической связи между людьми, структурированного единства, которому они причастны, способности отождествить себя с другим. Эта способность к пониманию больше, нежели просто слова: она подразумевает состояние 'Мы', которое может объединять людей. Прототипом этого состояния является созревание плода в утробе мате ри, завершающееся процессом рождения. Если бы не существовало утробы матери, в которой мы развивались на эмбриональной стадии, язык был бы невозможен; а если бы затем не последовало рождения, он был бы не нужен. Из этой диалектической связи с другими, связи, внутри и вне которой мы можем жить
и действовать, потаенными и сложными путями на протяжении многих веков шло развитие речевой способности. Каждый индивид одновременно связан с другими и независим от них. Из этой двойственной природы человека рождаются символы и мифы, составляющие основу языка и служащие связующим людей мостом над разделяющей их пропастью.
Мы можем лучше прояснить связующую функцию символа, если вспомним, что слово
