Я ненавидел мою сестру, хотя н любил ее <…>. Она обожала меня, она была моим защитником, моим самым близким другом. Я перенял у нее мои образ жизни <…> мой интерес к поэзии, литературе, воображение. Но я никогда не мог предугадать, в каком она будет настроении. Она мучила меня, выкручивала мне руки. <…> Я ложился спать, ненавидя ее большой и сильной ненавистью. Я обыкновенно вовлекал ее в ссоры с моей матерью. <…> Я был рад, когда она уехала в санаторий, это показывало, что я одержал над ней победу. <…> Если она становилась безумной, я представлял, что я пойду тем же путем, когда достигну ее возраста.
Его основные чувства были повинны в той роли, которую он играл в ее шизофрении. Он чувствовал свой триумф благодаря ее трудностям, он чувствовал, что помогал разрушить ее (что он теперь делал в от ношении Магды). Он также чувствовал потребность в наказании, которое должно было ослабить вину. Он должен был пострадать так же сильно, как она. Все эти паттерны были в точности перенесены в его отношения с Магдой. Они установили отношения, которые в значительной мере дублировали исходную ситуацию с сестрой. Он получал свои ориентиры, свой якорь в житейском море, принимая наказание и страдание из рук Магды и в отместку садистски ведя себя по отношению к ней. Прояснение этой связи с сестрой принесло ему видимое облегчение и освободило от изрядной доли привязанности к Магде.
Жизнь Оливера показывает, что когда сила ограничена в своих проявлениях, поскольку блокированы все конструктивные пути, садизм становится единственной альтернативой. Более того, она показывает как позитивные, так и негативные аспекты гнева. 'Депрессия, — заметил он, — подобна разжиганию небольшого огня для того, чтобы предотвратить огромный лесной пожар. Я впадаю в депрессию, чтобы избежать ярости по отношению к сестре. Я хотел убить ее, крича на нее: 'Ты разрушила мою жизнь. Оставайся в санатории!''. Но позже он увидел конструктивное применение гнева: 'Гнев — это сила, которая делает меня автономным, независимым от родителей. Если у меня нет гнева, у меня нет силы'.
Вспомним, что реабилитация от наркотической зависимости строится с опорой на 'агрессивную энергию', что насилие Мерседес, которое есть выражение гнева, имело одновременно как жизнеутверждающий, так и отрицающий жизнь аспект. Оливер делает здесь такое же открытие на собственном опыте и с помощью собственного инсайта.
От силы быть неотъемлема потребность утверждать свое существование[63]. Это второй уровень нашего спектра, тихая, лишенная драматизма форма веры в себя. Она происходит из изначального ощущения собственной ценности, передаваемого ребенку посредством любви родителя или родителей в первые месяцы жизни, и проявляется позже в жизни как чувство собственного достоинства. Английское слово
Многое может произойти с этим изначальным страстным желанием обладать ценностью. В случае Присциллы мы можем представить ее говорящей: 'Я чего-то стою, но
Ошибка многих людей, иллюстрируемая случаем Оливера, состоит в перескакивании через самоутверждение и в прыжке от бессилия прямо к агрессии и насилию. Когда некто постоянно испытывает чувство бессилия, бурное чувство, которое он получает, когда он впервые осознает, что у него есть сила, кажется опьяняющим. Оно подобно тому, как если бы он накопил адреналин, чтобы испытать то, что у него есть 'сила быть', и как только адреналин начинает действовать, он переводит его энергию в агрессивное поведение Именно поэтому проходящие терапию часто проходят через периоды, которые их друзья и члены семьи называют 'чрезмерно агрессивными' непосредственно после того, как они осознают свою собственную силу быть. Эта агрессия и насилие могут пылать как костер, но в целом они не более, чем временное упражнение. Если самоутверждение, как один из шагов человеческого развития, пропускается, или сокращается срок его становления, нечто очень ценное оказывается утраченным. Именно самоутверждение придает постоянство и глубину силе быть.
Многие в нашей культуре склонны отрицать самоутверждение по моральным основаниям. Они были приучены к тому, что это побуждение 'эгоистично' или 'эгоцентрично' в уничижительном смысле, и что способом 'любви' к другому является 'ненависть' к себе — это один из коренных анахронизмов нашего выродившегося пуританства. Тезис Салливана, что наше отношение к другим аналогично нашему отношению к себе, и что базовая любовь к себе необходима для того, чтобы любить других, теперь получил бесспорное подтверждение. Библейская заповедь означает то, что она говорит: возлюби ближнего своего не так, как ты ненавидишь себя, но как ты любишь себя. В плане терапии это часто помогает поместить поведение пациента в нужный контекст, напоминая ему: 'Вы не стали бы относиться к другому так же плохо, как Вы относитесь к себе'.
Убежденность в собственной ценности в нормальном случае черпается из отношения к ребенку матери или того, кто ее заменяет, и затем культивируется в семье за счет лояльности к ребенку. По мере роста ребенка это изначальное чувство подкрепляется людьми за пределами семьи, которые высоко оценивают его самого и его способности. Позже, в более зрелом возрасте, человек, по-видимому, удерживает в памяти образы тех людей, которые верили в него, обращаясь к ним в трудные минуты. Еще учась в колледже, я обнаружил, что наличие некоторого взрослого, верящего в меня, крайне важно для меня, и впоследствии в моей жизни, сталкиваясь с необходимостью принимать судьбоносные решения, я мысленно обращался за поддержкой к одному из этих людей. Дело не в том, что он или она должны были, в моем воспоминании, сказать мне, что делать, а скорее в том, что в это время для моей собственной психологической безопасности было важно найти кого-то, кто верил бы в меня. Эта 'вера' включала в себя то, что я нравился ему или ей, хотя и не сводилась исключительно к этому; она включала в себя его уверенность в моих возможностях и другие качества, которые читатель может лучше узнать, обратившись к собственной галерее таких людей в своей памяти, нежели из моей попытки их перечислить.
Цель терапии состоит, в частности, в том, чтобы помочь индивиду в неуклонном, часто требующем много времени, выстраивании самоутверждения. С Оливером это происходило в форме попыток утверждения себя день за днем, совершаемых изо дня в день, не слишком драматичных (так что они редко попадали в наши заметки и далее в описания случаев) и часто нерешительных, имевших место во время каждой психотерапевтической сессии. Его сны начали показывать небольшое осознание собственной силы: 'Я взбирался на лестницу, ступени которой были слабы, но я продолжал лезть, держась двумя руками', 'Я приручил некоторых лошадей', 'Я хотел бы сделать так и так', 'Я думаю, что могу это усовершенствовать'. Я должен был всякий раз подтвердить, что я слышу эти утверждения, отвечая ему определенным образом. Возможно, временами я не верил в то, что он может сделать то, что он желал (если бы я сфальшивил, он бы как-то это почувствовал), но я должен был поддержать его, говоря: 'Я тоже надеюсь, что когда-нибудь ты сделаешь это', или 'Я не вижу, почему бы ты не мог в конце концов это сделать'.
Попытка уклониться от этого пусть не слишком драматичного, но необходимого шага, проявляется в подходе Оливера к одному из своих сновидений. В то утро он, придя, сказал три раза в трех разных предложениях: 'Тяжело'. Слабым голосом он поведал следующее:
Я был с братом в весельной лодке на Гудзоне, затем мы, точнее я, потеряли весла. Затем мы плыли по течению. Я сказал моему брату: 'Почему бы тебе не опереться на мои плечи'. Он положил свои руки мне на плечи, и я начал тонуть. Я заорал, думая, что совсем утону, и он убрал руки. Мы выплыли на берег. Затем он хотел продолжать плавание. Я сказал: 'Нет, река загрязнена'. Он вел себя так, словно это не имело значения, п поплыл вниз от моста Джорджа Вашингтона. Я спросил о грязи в реке, а он сказал: 'Нет, ее немного, только чуть-чуть у берега'. Мой отец его ждал.
В изложенном Оливером сновидении, вода представляла материнскую фигуру и вагину, он боялся поллюции[64], он мог заразиться страшной болезнью, и он привлек к нашему обсуждению Бога и наказание. Я настойчиво спрашивал, где во сне знаки всех этих космических, грандиозных вещей? Сновидение выглядело реалистической репрезентацией его проблем. Несомненно, он
