поговорили. Я предложил ей пообедать вместе на следующей неделе, и она, к моему удивлению, согласилась. После этого мы время от времени с ней встречались — не очень часто, но всегда с удовольствием, во всяком случае, что касается меня. Я же сказал вам — она была моим другом, дорогим другом, и одной из тех, кто меня выручал, когда не было работы в театре, а моя голова не рождала выгодных идей. Она помогала мне не часто и не очень много. Она всегда платила за обед, когда мы встречались. Я не могу объяснить вам так, чтобы вы поняли, и не вижу, зачем мне даже пытаться это делать. Это вас не касается. Я ее любил. Мне необходимо было видеться с ней. Мне нравилось думать, что в моей жизни есть Рода. Я не хочу сказать, что был в нее влюблен, я хочу сказать — я ее любил. Не думаю, что она меня любила, но она обычно встречалась со мной, когда я просил. Тут не было ничего плотского, это не имело отношения к сексу, но это была любовь. А теперь кто-то из этих подонков в Маноре ее убил, и я не уеду отсюда, пока не узнаю — кто. И не собираюсь я больше отвечать на ваши вопросы о ней. Что мы чувствовали, то чувствовали. Это не имеет отношения к тому, почему или как она погибла. А если бы я даже смог объяснить, вы все равно бы не поняли. Вы бы только посмеялись.
Из глаз его полились слезы, поток которых он даже не пытался сдержать. А Бентон сказал:
— Зачем же нам смеяться над любовью? — И подумал: «О Господи, это прозвучало как какой-то кошмарный шлягер: „Зачем же нам смеяться над любовью? Зачем нам, ах, зачем же нам смеяться над любовью?“» Он прямо-таки слышал веселый, пошленький мотив, непрошенно зазвучавший у него в голове. Шлягер прекрасно прошел бы на певческом конкурсе «Евровидения». Глядя через стол на опавшее лицо Бойтона, он подумал: «Его чувство — искреннее, но какое это чувство?» — и спросил более мягко: — Вы могли бы рассказать нам, что вы делали с момента вашего приезда в Шеверелл-Манор? Когда это было?
Бойтону удалось взять себя в руки быстрее, чем ожидал Бентон. Глядя в лицо Бойтону, он задавался вопросом, не была ли такая быстрая смена настроений всего лишь актерской демонстрацией широкого спектра эмоций…
— Вечером в четверг, — ответил Бойтон, — примерно в десять часов. Ехал из Лондона на машине.
— Значит, мисс Грэдвин не попросила вас отвезти ее в Манор?
— Нет, не попросила. Да я и не ждал, что попросит. Она любит сама водить машину, не любит, чтобы ее возили. И все равно ей надо было приехать раньше, на осмотр, а я не мог уехать из города до вечера. Я привез с собой немного еды — позавтракать в пятницу, но вообще-то предполагал сделать необходимые покупки в здешнем магазине. Позвонил в Манор — сообщить, что приехал, и узнать про Роду, и мне сказали: она уже спит. Поинтересовался, когда я смогу ее увидеть, и сестра Холланд ответила, что она специально просила не допускать к ней посетителей, так что я не стал настаивать. Я было подумал зайти к своим двоюродным — они тут, рядом, в Каменном коттедже, и свет у них горел, только усомнился, что они так уж будут мне рады, особенно после десяти вечера. С часок посмотрел телевизор и отправился спать. В пятницу, боюсь, я поздно проснулся, так что нет смысла спрашивать, чем я занимался до одиннадцати, потом опять позвонил в Манор, и мне сказали, что операция прошла хорошо и Рода оправляется от наркоза. Мне повторили, что она не желает видеть никаких посетителей. Примерно в два я съел ленч в деревенском пабе, а потом проехался на машине и сделал кое-какие покупки. Потом вернулся сюда и провел здесь весь вечер. В субботу я узнал, что Роду убили, когда увидел, как подъехали полицейские машины, и попытался пройти в Манор. В конце концов мне удалось протиснуться в дверь мимо балды-полицейского, и я ворвался в миленькую маленькую мизансцену, поставленную вашим боссом. Но об этом вы и сами все знаете.
— Скажите, в субботу, в какое-то время, вы заходили в Манор до того, как силой получили туда доступ во второй половине дня? — спросил Бентон.
— Нет. Мне казалось, я достаточно ясно дал это понять.
— Опишите ваши действия с четырех тридцати пополудни в пятницу до того момента в субботу, когда вы узнали про убийство. Меня особенно интересует, выходили ли вы из дома вечером в пятницу. Это очень важно. Вы могли увидеть что-нибудь или кого-нибудь.
— Я же сказал вам, никуда я не выходил, а раз я не выходил, то и не видел ничего и никого. К одиннадцати я был уже в постели.
— Никаких машин? Никто поздно ночью или рано утром в субботу не возвращался на машине?
— Возвращался куда? Я же сказал вам — к одиннадцати я был уже в постели. Я был пьян, если хотите знать. Думаю, если бы танк вломился ко мне в переднюю дверь, я мог бы услышать, но вряд ли смог бы сойти вниз по лестнице.
— Но ведь есть еще вторая половина дня пятницы, после того как вы съели ленч и выпили в «Гербе Крессетов». Разве вы не заходили в коттедж на углу главной улицы, тот, что в глубине, поодаль от дороги, с длинным палисадом? Он называется «Розмари-коттедж»…
— Да, заходил. Там никого не было. Коттедж пуст и на воротах объявление: «Продается». Я надеялся, у хозяев остался адрес человека, который там раньше жил и которого я когда-то знал. Это небольшое, личное, не имеющее значения дело. Я просто хотел отправить ей рождественскую открытку — вот и все. Никакого отношения к убийству это не имеет. Мимо на велосипеде проезжал Мог, явно к своей подружке, чтобы получить ту малость, что она может ему предложить, так что я думаю, это он угостил вас такой пикантной сплетней. Некоторые обитатели этой чертовой деревни просто не умеют держать язык за зубами. Я вам заявляю: это не имело отношения к Роде.
— Мы и не предполагаем, что имело, мистер Бойтон. Но вас просили рассказать о том, что вы делали с момента вашего приезда сюда. Почему же вы не упомянули об этом?
— Забыл, вот почему. Это не имело значения. Ну ладно, я пошел в деревенский паб — съесть ленч. Я никого не видел, и ничего не случилось. Я же не могу помнить каждую мелкую подробность. Я расстроен, сбит с толку. Если вы будете и дальше меня травить, мне придется послать за адвокатом.
— Вы, разумеется, вправе так сделать, если считаете, что это необходимо. А если вы всерьез убеждены, что вас травят, вы без всяких сомнений можете подать официальную жалобу. Возможно, мы захотим еще раз опросить вас — либо здесь, перед вашим отъездом, либо в Лондоне. А пока я предлагаю, чтобы вы как можно скорее дали нам знать, если вдруг припомните какой-либо факт, даже самый малозначительный, о котором забыли нам сообщить.
Они поднялись с мест. И тут Бентон вспомнил, что так и не спросил о завещании мисс Грэдвин. Забыть о таком указании А.Д. было бы серьезным промахом. Разозлившись на себя самого, он заговорил, даже не успев толком подумать:
— Вы сказали, что были близким другом мисс Грэдвин. Возможно, она когда-нибудь сообщала вам по секрету условия ее завещания? Намекала, что вы можете быть одним из ее наследников? Во время вашей последней встречи, например? Когда это было?
— Двадцать первого ноября, в «Айви». Она ни словом не упоминала о завещании. С чего бы вдруг? Завещания — это ведь когда речь заходит о смерти. Она не собиралась умирать. Ее операция не была опасна для жизни. С какой стати мы заговорили бы о завещании? А вы что, хотите сказать, что вы его видели?
Вот теперь в его возмущенном тоне можно было безошибочно расслышать нотки полустыдливого любопытства и надежды. Но Бентон равнодушно ответил:
— Да нет, не видели. Я просто подумал…
Бойтон не пошел проводить их до двери: они оставили его сидящим у стола, с головой, опущенной на руки. Закрыв за собой садовую калитку, они вместе направились к Старому полицейскому коттеджу. Бентон спросил:
— Ну, так что вы о нем думаете?
— Да что-то не больно хорошо, сержант. Не такой уж он умный, верно? И злобный к тому же. Но как убийцу я его не представляю. Если бы он хотел убить мисс Грэдвин, зачем ему за ней сюда-то ехать? У него было бы гораздо больше возможностей в Лондоне. И не представляю, как он мог бы это сделать без соучастника.
— Возможно, сама Грэдвин, — предположил Бентон, — открыла ему дверь, впустив, как она думала, для конфиденциального разговора. Но в день собственной операции? Совершенно необычно. Он испуган, это несомненно, но он еще и возбужден. И зачем он здесь остается? У меня такое чувство, что он солгал насчет важного вопроса, который хотел обсудить с Родой Грэдвин. Согласен с вами — его трудно представить
