Шеверелла.
Он не стал объяснять, что это за камни. «Но, — подумала Кейт, — разве требовалось это делать?»
— Через некоторое время я перестал посылать открытки, решив, что Люси либо забыла обо мне, либо слишком занята своей школьной жизнью; что мое влияние могло оказаться для нее важным на какое- то время, но не очень продолжительным. Но ужасно вот что: в каком-то смысле я почувствовал облегчение. Мне нужно было делать карьеру, строить свою жизнь, а Люси могла внести в эту жизнь не только радость, но и ответственность. И я искал взрослой любви… разве не все мы в юности этого ищем? Об убийстве я узнал, когда был в Шри-Ланке. В первый миг шок и ужас были так сильны, что мне стало дурно — физически дурно. И конечно, я горевал о девочке, которую так любил. Однако позднее, когда я вспоминал про год, проведенный с Люси, он казался мне сном, и горе мое становилось менее конкретным, превращаясь в скорбь обо всех детях, с которыми плохо обращаются, которых убивают, в печаль о гибели невинности. Возможно, потому, что у меня теперь был свой ребенок. Я не послал соболезнования матери и бабушке Люси. Я никому не упоминал о том, что знал это семейство. Я не чувствовал совершенно никакой ответственности за ее смерть. У меня не было этого чувства. Я все же испытывал некоторый стыд и сожалел, что не попытался поддерживать с ними связь, но это скоро прошло. Даже когда я вернулся в Англию, полиция не разыскала меня, чтобы допросить. Да и с чего бы? Шерли призналась в убийстве, улики были неопровержимы. Единственное объяснение, какое смогли от нее получить, было, что она убила Люси потому, что сестра была слишком хорошенькая.
С минуту все молчали. Потом Дэлглиш спросил:
— Когда Шерли Бил связалась с вами?
— Тридцатого ноября я получил от нее письмо. По-видимому, она смотрела телевизионную программу о среднем образовании, в которой я участвовал. Она меня узнала и записала название школы, где я работал. Где и сейчас работаю. В письме просто говорилось, что она меня помнит и по-прежнему любит и что ей необходимо со мной повидаться. Она сообщила, что работает в Шеверелл-Маноре, объяснила, как туда проехать, и предложила встретиться. Письмо меня ужаснуло. Я не мог себе даже представить, что она имеет в виду, говоря, что по-прежнему меня любит. Она никогда меня не любила, не выказывала ни малейшего признака привязанности ко мне, да и я к ней. Я поступил как человек слабый и неразумный. Я сжег письмо и постарался забыть о том, что вообще его видел. Разумеется, это было абсолютно безнадежно. Через десять дней она снова мне написала. На этот раз в письме содержалась угроза. Она сообщала, что должна увидеться со мной и что, если я не приеду, она нашла человека, который сообщит всему миру, как я ее отверг. Я и сейчас не знаю, какой должна была быть правильная реакция на это письмо. Вероятно, надо было сказать обо всем жене или даже уведомить полицию. Но разве я мог заставить их поверить в истинность моих отношений с Люси? Или с Шерли? Я рассудил, что самое лучшее, по крайней мере для начала, будет повидаться с ней и попробовать разубедить ее в ее иллюзиях. Она предложила мне встретиться в полночь на парковке близ дороги, рядом с Камнями Шеверелла. Она даже прислала маленькую карту, вычерченную очень тщательно. Кончалось письмо словами: «Так чудесно найти вас снова. Мы никогда больше не должны расставаться».
— Письмо у вас? — спросил Дэлглиш.
— Нет. Я опять поступил глупо. Я взял его с собой, когда отправился в путь, и, приехав на парковку, воспользовался автомобильной зажигалкой и сжег письмо. Думаю, я был не в себе с того момента, как получил ее первое письмо.
— Так вы с ней увиделись?
— Да, увиделись. У Камней, как она просила. Я к ней не прикасался, даже за руку не поздоровался. Да она вроде бы и не ждала этого. Она вызывала у меня отвращение. Я предложил вернуться к машине, где нам будет более удобно, и мы сели в машине рядом. Она сказала, что, даже когда я был до безумия влюблен в Люси — это ее выражение, — она меня любила. Она убила Люси из ревности, но теперь она уже отсидела свой срок. Это означает, что она свободна любить меня. Она хочет выйти за меня замуж и родить от меня детей. Все это было сказано очень спокойно, почти без эмоций, но со страшной решимостью. Она пристально смотрела прямо перед собой: не думаю, что хоть раз взглянула на меня, пока говорила. Я как можно мягче объяснил ей, что я женат, что у меня ребенок и что между нами никогда ничего быть не может. Я даже дружбу ей не предложил. Как бы я мог? Моим единственным желанием было никогда больше ее не видеть. Все это было так невероятно, так ужасно!.. Когда я сказал, что женат, она ответила, что это не может помешать нам быть вместе. Я ведь могу получить развод. У нас будут общие дети, а она может воспитывать сына, который у меня уже есть.
Все то время, что он говорил, он не поднимал глаз. Его руки, лежавшие на столе, были плотно сжаты. Теперь он поднял взгляд на Дэлглиша, и они увидели в его глазах ужас и беспредельное отчаяние.
— Воспитывать моего сына! Одна мысль о ее присутствии в доме, рядом с моей семьей, вызывает у меня отвращение и ужас. Мне опять не хватило воображения. Мне следовало почувствовать, понять, в чем она так нуждается. Но все, что я тогда чувствовал, был ужас, непреодолимое стремление оказаться подальше от нее, выиграть время. И я добился этого ложью. Сказал, что поговорю с женой, но что ей не следует ни на что надеяться, так как надежды нет. Это я, во всяком случае, дал ей ясно понять. И тут она сказала «всего хорошего», снова ко мне даже не прикоснувшись, и ушла. Я сидел, глядя, как она скрывается во тьме, следуя за едва заметным лучом фонарика.
— А вы в какое-то время заходили в Манор? — спросил Дэлглиш.
— Нет.
— Она просила вас зайти туда?
— Нет.
— Пока вы находились в припаркованной машине, может быть, вы видели или слышали присутствие кого-то еще?
— Нет, никого. Я уехал, как только Шерли ушла. Я никого не видел.
— В ту ночь в Маноре была убита одна из пациенток. Не сказала ли вам Шерли Бил что-то такое, что могло бы навести вас на мысль о ее ответственности за это?
— Ничего.
— Имя пациентки — Рода Грэдвин. Не упоминала ли Шерли Бил это имя, не рассказывала ли вам о ней или о Маноре?
— Она ничего не говорила, кроме того, что там работает.
— В тот раз вы впервые услышали о Маноре?
— Да, впервые. Видимо, в новостях о нем ничего не было, а в воскресных газетах уж точно ничего. Я бы этого не пропустил.
— Пока — ничего, но завтра утром, вероятно, появится. Вы уже говорили с женой о Шерли Бил?
— Еще нет. Думаю, я был не в себе, надеясь — на самом деле, безнадежно надеясь, — что, может быть, ничего больше не услышу от Шерли, что мне удалось убедить ее, что у нас нет и быть не может совместного будущего. Весь этот инцидент совершенно фантастичный, нереальный, просто кошмарный сон. Как вы уже знаете, я одалживал машину для этой поездки у Майкла Кёртиса, и я решил, что, если Шерли снова мне напишет, я откроюсь ему. Я испытывал неодолимую потребность довериться кому-то, и я знал, что ему хватит мудрости, доброты и рассудительности и он сможет хотя бы посоветовать, как мне поступать. Только после этого я поговорю с женой. Я, разумеется, понимаю, что, если Шерли сделает мое прошлое достоянием публики, это может погубить не только мое настоящее, но и будущее.
Теперь снова заговорила Кейт.
— Только не в том случае, если выяснится истина, — сказала она. — Ведь вы проявили доброту и привязанность к одинокому ребенку, который явно в этом нуждался. А вам в то время было только двадцать два года. Вы никоим образом не могли знать, что ваша дружба с Люси приведет к ее гибели. Вы не виноваты в ее смерти. Никто не виноват, кроме Шерли Бил. Она тоже была одинока и заброшена, но в том, что она несчастлива, не было вашей вины.
— Но я виноват! Не прямо и не желая зла. Если бы Люси не встретилась со мной, она сейчас была бы жива.
Тон у Кейт был настойчивый, голос прямо-таки повелительный:
— Разве? Разве не возникли бы иные причины для ревности? Особенно когда они обе достигли бы
