сказала:
— Я думаю, вам станет лучше, если выпьете немного приготовленного Дином бульона. Он уже готов. А теперь снимайте-ка пиджак и брюки и завернитесь в одеяла. Сейчас я принесу ваши тапочки и халат.
Он тупо ответил:
— Они где-то там, в спальне.
— Я их найду.
Безропотно, как ребенок, он сделал все, как ему было сказано. Брюки, словно куча тряпок, испускали пар, валяясь перед камином, в котором плясали языки пламени.
Маркус откинулся в кресле, чувствуя себя как человек, очнувшийся от наркоза и, к своему удивлению, обнаруживший, что способен двигаться, пытающийся примириться с тем, что он жив, однако стремящийся снова погрузиться в бессознательность, потому что тогда станет неощутима боль. Но он, по-видимому, заснул в кресле на несколько минут. Открыв глаза, он увидел рядом Летти. Она помогла ему влезть в халат и надеть тапочки. Перед ним возникла кружка с бульоном, горячим и очень крепким. Маркус обнаружил, что способен его выпить, но единственное, что он ощутил, был вкус хереса.
Через некоторое время — она все сидела с ним рядом в полном молчании — он сказал:
— Мне нужно вам что-то рассказать. Мне придется рассказать это Дэлглишу, но мне нужно высказать это сейчас. Необходимо сказать вам.
Маркус посмотрел ей в глаза и увидел в них настороженность, зарождающееся беспокойство по поводу того, что она может сейчас услышать. Он сказал:
— Я ничего не знаю об убийстве Роды Грэдвин, ничего — об убийстве Робина Бойтона. Дело не в этом. Но я солгал полицейским. Я не задержался тогда у Гринфилдов — я уехал к другу, к Эрику. У него квартира рядом с больницей Святой Анджелы, где он работает. Мне хотелось сообщить ему новость, что я еду работать в Африку. Я знал — это его расстроит, но должен был постараться сделать все, чтобы он меня понял.
— И он понял? — тихо спросила Летти.
— Нет, по-настоящему — не понял. Я все сам испортил, как это всегда со мной бывает.
Летти коснулась его руки:
— Я бы на вашем месте не стала тревожить полицейских этим сообщением, если только вы не чувствуете, что вам это необходимо или если вас не спросят. Сейчас это им уже не важно.
— Это важно мне.
Оба молчали. Потом Маркус сказал:
— А сейчас, пожалуйста, оставьте меня. Со мной уже все в порядке. Честное слово, в порядке. Мне надо побыть одному. Только дайте мне знать, когда ее найдут.
Он мог быть вполне уверен, что именно Летти способна понять, как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, знал, что она не станет спорить. Она сказала только:
— Я приверну лампы. — Потом положила подушку на табуретку. — Откиньтесь на спинку кресла и положите ноги на подушку. Я вернусь через час. Постарайтесь поспать. — И она ушла.
Однако у него не было намерения спать. Со сном нужно было бороться. Существует лишь одно место, где ему следует находиться, если он не хочет сойти с ума. Ему надо подумать. Попытаться понять. Принять то, что — как подсказывает ему собственный разум — оказалось правдой. Ему следует быть там, где он может найти более глубокий покой и большую мудрость, чем среди этих мертвых книг и пустоглазых бюстов.
Он тихо вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, прошел через Большой зал, сейчас погруженный в темноту, в дальнюю часть дома, мимо кухни, к боковой двери и вышел в сад. Он не ощущал ни резкого ветра, ни холода. Миновав старые конюшни, он прошел через регулярный сад и подошел к сложенной из камня часовне.
Когда он приблизился к часовне в занимающемся свете зари, он увидел на камнях перед дверью какую-то темную тень. Что-то было там пролито, что-то такое, чего там не должно было быть. Сбитый с толку, он опустился на колени и дрожащими пальцами потрогал это липкое что-то. Тогда он почувствовал запах и, подняв руки, увидел, что они покрыты кровью. Он подполз вперед на коленях и усилием воли заставил себя встать. Ему удалось поднять защелку. Но дверь оказалась заперта изнутри на засов. И тогда он понял. Он бился о дверь, рыдая, выкрикивая ее имя, пока силы его не оставили, и он снова опустился на колени, прижав окровавленные ладони к неподдающейся дубовой двери.
Там, двадцать минут спустя, поисковики и нашли Маркуса, все еще стоящего на коленях в крови его сестры.
6
И Кейт, и Бентон пробыли на дежурстве более четырнадцати часов, и, когда труп Кэндаси Уэстхолл наконец увезли, Дэлглиш приказал им отдохнуть два часа, поужинать пораньше и явиться к нему в Старый полицейский коттедж в восемь часов. Ни тот, ни другая в эти два часа так и не смогли заснуть. В постепенно темнеющей комнате, с окном, открытым в угасающий свет дня, Бентон неподвижно лежал, не в силах расслабиться, будто напряженные нервы и мускулы были каждую секунду готовы включиться в действие. Часы, прошедшие с того момента, когда их вызвал Дэлглиш и они впервые увидели пламя и услышали крики Шарон, теперь казались вечностью, в которой бесконечно долгое ожидание патологоанатома, фотографа, фургона-перевозки перемежалось моментами, запомнившимися так четко, будто они, словно слайды на экране, один за другим высвечивались у него в мозгу: мягкая бережность, с какой Чандлер-Пауэлл и сестра Холланд буквально переносили Шарон через каменную ограду и, поддерживая с обеих сторон, вели ее по липовой аллее; Маркус, одиноко стоящий на черной сланцевой плите, вглядываясь в серое, неустанно пульсирующее море; фотограф, мелкими шажками семенящий вокруг трупа, чтобы не наступить на кровь; хруст суставов, когда доктор Гленистер ломала мертвые пальцы один за другим, чтобы вынуть кассету, зажатую в руке Кэндаси Уэстхолл. Бентон лежал в постели, не сознавая усталости, чувствуя лишь боль в верхней части руки и плече, разбитых, когда он в последний раз бросился вышибать дверь часовни.
Вместе с Дэлглишем, упершись плечами, они пытались выдавить дубовую дверь, но засов не поддавался. Тогда Дэлглиш сказал:
— Мы с вами только мешаем друг другу. Попробуйте вы, Бентон, — с разбегу.
Он попробовал, не торопясь, выбрав направление так, чтобы не наступить на кровь. Отошел ярдов на пятнадцать. Первая попытка сотрясла дверь. На третий раз дверь распахнулась, прямо за ней лежал труп. Бентон сделал шаг в сторону, давая Дэлглишу и Кейт войти первыми.
Кэндаси Уэстхолл лежала, сжавшись в комочек, словно спящий ребенок, у правой руки валялся нож. На запястье был только один надрез, но глубокая рана зияла, точно раскрытый рот. В левой руке была зажата кассета.
Четкий образ разлетелся вдребезги от звона будильника, и тотчас же в дверь громко постучала Кейт. Бентон вскочил с постели. Через несколько минут оба были одеты и спустились вниз. Миссис Шепард поставила на стол шипящие свиные колбаски, печеные бобы, картофельное пюре и удалилась на кухню. Еда была не такой, какую она обычно готовила, но казалось, она поняла, что им сейчас нужнее всего съесть что-то горячее, дающее поддержку и успокоение. Оба были поражены тем, какими голодными оказались, и ели с жадностью, почти не разговаривая друг с другом. Потом вместе направились в Старый полицейский коттедж.
Проходя мимо Манора, Бентон заметил, что дом-фургон и машины охранников уже не стоят у главных ворот. В окнах дома сверкали огни, словно там шел праздник. Никто из обитателей Манора не произнес бы вслух это слово, но Бентон знал, что огромная тяжесть свалилась с души каждого из них: они наконец освободились от страха, от подозрений, от боязни, что правда так никогда и не выяснится. Конечно, арест одного из них был бы предпочтительнее, чем такая развязка, но арест означал бы продление неопределенности, перспективу судебного процесса, прогремевшего на всю страну, публичное шоу свидетельских показаний, вредоносную известность. Признание и последовавшее за ним самоубийство было рациональным и — каждый из них сможет это себе сказать — самым милосердным выходом для Кэндаси. Эту
