Девушка сосредоточилась, взгляд ее стал пристальным.
— С прискорбием вынужден сообщить о смертельном исходе.
Сознательно прямо так и сказал. Давно взял за правило говорить откровенно. Так лучше и быстрее усваивается.
— Вы хотите сказать… умер?..
— К сожалению, да.
Девушка пошатнулась. Констебль Аппертон подхватил ее под руку, подвел к широкому коричневому дивану напротив стеклянного кофейного столика. Она молча села перед неловко стоявшими полицейскими. Всегда тяжело. Реакция разная. Сьюзен Каплан молчала. Потом ее тело сотрясла дрожь, голова замоталась из стороны в сторону, и она внезапно сказала:
— Ох, черт… Вот дерьмо. — Потом вся как-то сжалась, закрыв лицо ладонями. — Ох, черт, скажите, что это неправда…
Полицейские переглянулись.
— Кто-нибудь может прийти, побыть с вами сегодня? — спросил Омотосо. — Позвольте вызвать подругу, кого-нибудь из родных?
Сьюзен крепко зажмурилась.
— Что случилось?
— Он попал под грузовик, подробности нам не известны.
Последовало долгое молчание. Сьюзен обхватила себя руками и заплакала.
— Может, кого-нибудь из соседей позвать? — предложил Омотосо.
— Нет… я… мы… ох, черт, черт, черт…
— Может, чего-нибудь выпьете? — вставил Аппертон. — Чаю, кофе?..
— Не надо никакого дерьма. Мне Тони нужен, — всхлипнула она. — Пожалуйста, расскажите, в чем дело…
У Омотосо затрещала рация, он ее заглушил.
— Мы должны убедиться, что это действительно Тони Ревир. Не согласитесь опознать тело сегодня попозже? На случай, вдруг вышла ошибка…
— Его мать всем распоряжается… до умопомрачения, — выдавила девушка. — С ней и поговорите.
— Поговорю со всеми, кого посоветуете. У вас есть номер ее телефона?
— Она в Нью-Йорке… в Ист-Хэмптоне. Всеми потрохами меня ненавидит.
— Почему?
— Я же говорю, всегда должна быть самой главной.
— Хотите, чтоб именно она опознала Энтони?
Сьюзен вновь замолчала, а потом, захлебываясь слезами, сказала:
— Так будет лучше. Она мне все равно не поверит.
18
Зуб маленький. Это проблема с детства. Из-за малого роста его задирали другие ребята. Впрочем, почти никто не задирал дважды.
Он был самым маленьким младенцем, которого принял в Бруклине акушер Харви Шеннон, хоть и вполне доношенным. Мать, совсем одуревшая от наркоты, поняла, что беременна, лишь на шестом месяце и проходила полный срок. Доктор Шеннон даже не был уверен, соображала ли, что рожает, а работники больницы живо описывали ее недоумение при виде как бы неизвестно откуда взявшегося ребенка.
Однако акушера волновала другая проблема. У мальчика оказалась абсолютно неправильная нервная система. У него как будто отсутствовали болевые рецепторы. Можно было воткнуть иглу в крошечную ручку, не добившись никакой реакции, тогда как любой нормальный малыш заорет во все горло. Есть немало вероятных объяснений, но, по мнению доктора, дело, скорее всего, в злостной наркомании матери.
Мать Зуба умерла от жуткой передозировки героина, когда ему было три года, поэтому он почти все детство кочевал по Америке из одной приемной семьи в другую. Нигде надолго не задерживался, потому что его не любили. Его опасались.
В одиннадцать, когда другие ребята стали посмеиваться над малым ростом, начал защищаться, осваивая боевые искусства, и вскоре получил возможность серьезно искалечить каждого, кто его разозлит. Так калечил, что из любой школы вылетал через несколько месяцев, потому что его все боялись, и учителя упрашивали перевести куда-нибудь опасного недомерка.
В последней школе он научился извлекать выгоду из недостатка. С помощью самоконтроля, которому учат на курсах боевых искусств, мог задержать дыхание минут на пять, побивая любого задиру. Предлагал за доллар изо всех сил ударить его в живот. За пять долларов воткнуть шариковую ручку в руку или в ногу. Этим ограничивалось общение с одноклассниками. Настоящего друга у него никогда в жизни не было. И в сорок один год не имеется. Только пес Йоссариан.
Хотя Зуб с собакой не столько друзья, сколько
Это была шикарная широкая тихая улица с тенистыми деревьями, большими особняками, со сверкающими машинами на подъездных дорожках. Кругом газоны, подстриженные как бы маникюрными ножничками, посреди них поливальные установки брызжут в разные стороны, суетится армия садовников- испанцев.
Для такой улицы пес не годится — лохматая помесь с воспаленным глазом. Зуб ничего не знал про собак, но понимал, что в этом не видно никакой породы и ему тут не место. Может, выпрыгнул из какого-то испанского грузовика. Может, его просто выбросили из машины в надежде, что какой-то богач посочувствует.
Вместо этого пес нашел Зуба.
Зуб дал ему пищу, но не сочувствие.
Он никому не сочувствует.
19
— Что… теперь? — обратилась Карли к полицейскому.
— Подпишите, пожалуйста. — Полицейский протянул длинную тонкую ленту бумаги, озаглавленную «Результаты теста на алкоголь». Указаны также ее имя, фамилия, дата рождения, есть графа «подпись». Ниже в рамочке: «Проба № 1 — 10:42–55; проба № 2 — 10:45–55».
Она подписала, едва удерживая дрожащими пальцами ручку.
— Теперь я отведу вас в камеру, где вы будете ждать поверенного, — сообщил констебль и тоже расписался внизу бумаги. — В присутствии солиситора с вас снимут первичные показания, затем освободят под залог.
— У меня очень важная встреча с клиентом, — сказала Карли. — Я должна быть в офисе.
Констебль сочувственно улыбнулся.
— У каждого участника ДТП наверняка есть важные дела, только я тут ничего не решаю. — Он указал на дверь, осторожно подхватил ее под правую руку, повел и остановился, чтобы ответить на звонок телефона.
