Знаете, каким он парнем был…
Есть, есть… Живет себе приспокойненько, живет, и в ус не дует. И не знает, что частично по его вине разгорелся такой катаклизм, чуть ли не мировая катастрофа.
«Центр-Плюс», сорок второй размер обуви, «ЛМ», вторая группа крови, резус положительный… «Центр-Плюс» — везде, сорок второй размер — всюду, «ЛМ» — объединяет мир, как и вторая группа крови.
Старая палатка, две удочки, уха… Идеальный портрет среднего человека, — серости. Невозможно иметь дело с серостью, серость невозможно обнаружить, она неприметна, как пыль в воздухе, — она основа мира, его суть.
Она везде, и нигде. Она заполняет пространство. Она — всюду.
Только спокойствие на автобусной остановке, только одно единственное… «Стоял и курил, ничего в нем не дернулось. Я ему сказал что-то, он ответил. Рыбак и рыбак. Когда есть, что скрывать, — видно, всегда видно, что-то не то во взгляде. У этого совесть была чиста, голову на отсечение дал бы… Но вышло, — хитрый был…»
Взглянуть бы хоть разок на те бумаги, которые пылятся у рыбачка на антресолях. Номера банковских счетов? Коды доступа? Истинные суммы сделок? Доходы?.. Даже не миллионы долларов, — миллиарды?
Что-то в этом роде, — не меньше. По меньшим поводам подобные разборки не устраивают.
А так хорошо подать как-нибудь в отставку, расцеловать вышестоящих и коллег, пожать на прощанье руку уборщице… Каждый теперь старается для себя, — в отсутствии общей идеи. Социализм не достроили, коммунизм — тоже. А верно стоять на страже интересов машины для подавления, как когда-то назвал государство его полный тезка, — себе дороже.
Совсем не плохо купить в какой-нибудь Греции дачку на берегу моря, обнести ее частоколом повыше, — купаться и писать мемуары. Учить на досуге греческий язык, на котором разговаривал когда-то великий Гомер. «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»
«Центр-Плюс», сорок второй размер обуви… Невозможно.
Но интересно… Главное, в случае удачно исхода, весьма прибыльно… Но безнадежно… Но — исполнение всех желаний…
От бессилия, от недостатка информации, от собственного бесполезного любопытства, Гвидонов сжимал кулаки и напрягался. Время стучало у него в висках, проходя безвозвратно.
Так близок этот виноград. И — не укусишь…
Глава Четвертая
«Аннан тем временем спросил Иисуса о Его учении.
Иисус сказал:
— Я всегда говорил со всеми открыто, и всегда делал это в храме, где собираются люди. Я ничего не делал в тайне…
Зачем тогда ты спрашиваешь Меня? Спроси лучше у тех, кто слышал Меня. Они знают, что Я говорил…
Когда Иисус сказал это, один из стражников храма, стоявший рядом, ударил Иисуса по лицу и сказал:
— Как ты разговариваешь…
Иисус ответил:
— Если Я сказал неправду, объяви всем, в чем Я солгал, — если же Я сказал правду, то за что ты ударил Меня?»
Осень… С утра моросит, сквозь забрызганное дождем окно, улица видится чуть наряднее, чем есть на самом деле. Там, за окном, холодно и сыро, мне нравится смотреть на нее из тепла, — у нас еще в четверг включили отопление… Звонил Пашка Фролов, интересовался, — когда я похвастался, брызгал слюной, так ругался. У них колотун, и маленький ребенок, и всегда зажженный газ на кухне, — «вечный огонь».
У них — в Марьино. Мы на одной трубе с элитным домом, где живут совсем другие люди. Каждую осень перепадает и нам, дней на пять раньше, чем всем. Счастье…
Откуда мне знать, — как на самом деле? Что это такое, — на самом деле?.. С чем его едят?
Я вчера вышел на балкон, закурил и посмотрел на тучи. Я, наверное, до этого никогда не смотрел на тучи. Они всегда живут своими заботами, я — своими. Тучи и тучи, сами по себе, — небесные странницы. По синей лазури.
А здесь вышел, и обратил взор. В ту сторону.
С неким интересом. Какие они, — на самом деле?
Они плыли над городом, меняя форму. В изменении формы, — их характер. Ближняя ко мне выбросила хвост, он тупым отростком ушел вниз, но недалеко, продолжая двигаться вместе с основой, но начал менять цвет. Из темно-серого превращаясь в белесый, становясь все светлее и светлее, потом и вовсе растворившись в пространстве. В это же время в боку тучи стало образовываться отверстие, — сама туча расступалась, пропуская в себя нечто невидимое, но имеющее для нее такое огромное значение, что ей пришлось таким образом посторониться. Одновременно, она сделала попытку растянуться в длину, ничего не вышло, что-то помешало ей, она стала от этого сжиматься, стремясь стать толще и плотней… Другие тучи, за ней, занимались тем же, — они вытягивались, сжимались, пытались дотянуться до чего-то, что видели. Но не могли достать, и от этого сердились.
Когда знакомые тучи уплыли, не попрощавшись со мной, так и не открыв мне, какие они на самом деле, я перевел взгляд на улицу.
Моя улица, только что обыкновенная улица, знакомая до последнего кирпича, до последнего люка на асфальте, — моя улица была прекрасна.
Это оказалось настолько неожиданно, что впечатление напоминало небольшой шок, — я даже боялся мигнуть в тот момент, потому что подумал: мигну, все встанет на свои места… Но мигнул, как без этого, — улица продолжала оставаться прекрасной.
Асфальт из грязно-серого превратился в спокойную полную ненавязчивого достоинства дорогу, по которой тянуло прогуляться, — дома, слева и справа от нее, только что бывшие безликими городскими домами без архитектурных излишеств, вдруг обрели каждый свое лицо. Каждое из этих лиц-домов вдруг понравилось мне, в каждом было что-то свое, особенное, за что ими можно было любоваться.
Я и так уже, в эти мгновенья, любовался свей улицей, и даже гордился, что мне посчастливилось на ней жить.
Но так не бывает, так же не бывает, чтобы все сразу, ни с того, ни с сего, стало таким замечательным, таким объемным и таким гармонично-спокойным.
Только спустя минуту или две, это впечатление стало стираться, буквально на глазах, но неторопливо, так что я мог проследить, как это происходит: красота стала стираться, словно под невидимым ластиком, а вид улицы становиться привычным обыкновенным зрелищем, каким я его привык видеть всегда. И — не замечать.
Но то, что происходило с ней в эти несколько минут, я запомнил… Знал теперь, — такое возможно…
Вот и пойми после подобного, что же это такое: как на самом деле? И — как бывает? А как — нет.
К врачам я с перепугу ходил, и не один раз…
Впервые это случилось со мной в августе, тринадцатого числа, в самый интересный день месяца. Хорошо еще, что это была не пятница.
Я поднимался, после работы, из метро на эскалаторе, нужно было по пути домой купить еще хлеб, и
