Остальные четверо, — мужчины.
И у каждого из них было по ружью. Три двустволки и мелкокалиберная винтовка.
Кого-то они боялись. Но не особенно, — иначе с ними не было бы детей с рюкзаками и школьными ранцами. Но лето — какая школа.
Все равно, — кого-то они опасались.
Разбежавшихся с базы подводников?.. Возможно, конечно. Тогда, значит, весь призыв хлынул в рассыпную при первых взрывах снарядов налетевшего на военно-морскую базу супостата. И выдвигается сейчас мелкими группами к железнодорожной ветке.
Но я же видел перепуганные лица будущих морячков. Никакого желания пускаться во все тяжкие на них прочитать было нельзя, — только растерянность и страх. И единственное желание, — нырнуть куда- нибудь поглубже от нагрянувшего с неба противника.
Но если все-таки диверсанты дали деру, — тогда к гражданским добавили хотя бы парочку служивых с автоматами. На всякий случай.
Следующей дрезины можно ждать долго. Вдобавок, голод раздирал внутренности. Ждать и мучаться от голода, — не самые приятные занятия на свете.
Да и везло мне сегодня.
Так что, как только дрезина прогрохотала мимо своими железками, я вышел из кустов и встал истуканом на рельсах. Повернувшись в их сторону. Если захотят, — заметят…
Заметили.
Мотор затарахтел по-другому, раздался скрежет несмазанных тормозов, и все четыре ствола повернулись в мою сторону.
Двигатель чихнул пару раз и заглох окончательно.
Воцарилась тишина.
Я, на всякий случай, поднял вверх руки.
Неприятно смотреть в черные отверстия ружей, направленных на тебя.
В щелях досок, из которых было сколочено кузово, я видел любопытные детские глаза. Вот ведь подвалило некоторым счастье. До вечера будут делиться впечатлениями.
Между тем, непонятное молчание продолжалось. Только новые, чуть осмелевшие головы появились над бортом, и все так же молча рассматривали меня.
— Вроде человек, — наконец, сказал женский голос.
— Кто его знает, — помолчав немного, не согласился мужской.
И опять все замолчали.
Но теперь меня пристально разглядывало все население дрезины, все шестнадцать ее обитателей.
Рассматривали, и ничего мне не говорили.
— Нужно ему кровь пустить, — услышал я знакомую женщину. — Если потечет, значит — человек.
— Вы бы хоть меня спросили, — не выдержал я. — Я бы вам ответил.
— Говорит… — выдохнули все шестнадцать.
Внезапная гордость, за то, что я умею разговаривать, пришла ко мне. Я даже опустил чуть пониже руки.
— Вроде — военный, — услышал я другой женский голос.
— Тебе лишь бы в форме, дак любой смертяк сгодится, — сказал старик с двустволкой.
Все там в дрезине грохнули со смеха. Даже дети смеялись, хотя вряд ли понимали смысл этой забавной шутки… Но стволы оружия дернулись и стали смотреть чуть в сторону.
— Я — дезертир, — сказал я громко. — Нашу базу ночью разбомбили, вон видите дым, вот я и убежал… Мне в Москву нужно. Я от поезда отстал, меня в армию и призвали.
— Говорит… — опять выдохнули все.
Что-то со мной было не в порядке, раз они так непосредственно восхищались обыкновенным умением членораздельно произносить слова.
— Ну что, что ты с базы, — звонко сказала другая женщина. — С базы, как раз такие, как ты и могут быть.
Я ничего не понял, но в дрезине опять все замолчали.
Я никак не мог сообразить, чего они во мне боялись. Но моей военной формы не боялись, уж это точно.
— Эй! — сказал я. — У тебя мелкашка. Ты пусти мне кровь. Я разрешаю… А то стою перед вами, как дурак. Или поезжайте дальше, раз меня боитесь. Если я такой страшный… Только в кость не попади. Целься в ладонь, если не промажешь.
— Я тебе пальну! — повысила голос одна из женщин. — При детях!.. Вы что, мужики, совсем головами поехали.
— Их ночью крылатыми ракетами шарахнули, — невпопад сказал один из мальчиков. — Над нашим домом две штуки пролетели… Я не спал. Сам видел. Честное слово.
— У вас хлеба какого-нибудь нет? — не выдержал я. — Со вчерашнего дня ничего не ел.
Опять над дрезиной повисла тишина. Наверное, я сказал что-то совсем особенное. Или они там тряслись над каждым куском…
— Есть хочет, — прервал молчание смелый мальчик.
— Эй, — сказал мне один из мужиков, — мы сейчас кинем тебе кусок хлеба. Ты его при нас съешь. Согласен?
— Я и два съем, если вам не жалко, — сказал я.
— Два съест, — пронесся над дрезиной восхищенный шепот.
Воистину, — параллельный мир…
Я съел оба куска. Это оказалось не просто. Когда торопишься и нечем их запить. Когда нет под рукой стаканчика сладкого чая.
Первый — еще ничего. Второй же встал в горле комом. Поскольку кончилась слюна, а чтобы проглотить хлеб, оказывается, нужно его смочить.
— У вас вода есть? — спросил я тех, в дрезине.
— Подойди, — наконец-то разрешили мне.
Я медленно подошел.
Сердобольная женщина, под опасливыми взглядами остальных, осторожно протянула мне жестяную кружку с молоком.
Я такого вкусного молока не пил никогда в жизни. Куда там божественному нектару, — вот это было истинное наслаждение вкусом. Не передать словами.
От хлеба, и от этого непревзойденного молока я даже немного подобрел. И во мне, так же, как в обитателях дрезины, пропала настороженность.
— Говоришь, тебе в Москву? — спросили меня со смехом. — Тогда садись, подбросим до деревни. Так и быть… Дезертир.
Я подтянулся, схватившись за борт, и мигом оказался в дрезине, мотор которой уже зачихал, готовясь взреветь снова. Мне даже освободили место на лавочке, согнав оттуда какого-то мальца.
— Что случилось? — с улыбкой спросил я. — Почему кровь, почему два куска хлеба?
— Узнаешь со временем, — сказали мне, — ничего хорошего в этом нет… Детей бы не было, рассказали.
— Меня у вас в армию не заберут?
— У нас деревня, по деревням мобилизаций не проводят. Иначе, они с голода скоро опухнут… Но если добровольно, то пожалуйста, с превеликим удовольствием. Вот у Николая сын, добровольно пошел. До сих пор письма пишет… Правильно говорю, Коляныч?
— Век бы его не видеть, этого Гришку. С детства непутевый был.
— С кем воюем? — задорно спросил я.
На меня посмотрели настороженно, почти так же, как тогда, на рельсах.
— Как это с кем, — с кем придется, с теми они и воюют… С кем же еще, — сказали мне.
