назад.
– А проститутка, с которой работал твой брат, та самая Абела Майдан, сообщала она ему что-нибудь, не знаешь?
– Ничего, но она первой обратила его внимание на Место Испепеляющей Смерти.
Бучер хотел было что-то сказать, как вдруг, бросив взгляд на главные ворота караван-сарая поверх голов кутил, сидящих со скрещенными ногами прямо на полу, он увидел цветущую с двойным подбородком физиономию Джонни Просетти.
– Карамина, можешь ты соблазнить мужчину? Или хотя бы притвориться, что соблазняешь?
– Что, что?
– Ты ведь прекрасно слышала меня.
Она прыснула с девической непосредственностью, и через тонкую ткань вуали обозначилась озорная улыбка.
– Хочешь, чтобы я соблазнила тебя? Боже! А я уж начала было думать, ты никогда не попросишь.
– Я хочу, чтобы ты притворилась, будто соблазняешь Джонни Просетти, и вывела этого ублюдка сюда.
– Джонни Просетти в караван-сарае?
– Вон, смотри, – Бучер показал пальцем. – Видишь того высокого типа в балахоне, как у меня? Стоит у вертела, на котором козы поджариваются. Подожди, он сейчас опять обернется. Это и есть Просетти.
– Да, – тихо ответила сразу посерьезневшая Карамина. – Вижу. И ты хочешь, чтобы я выманила его сюда.
– Приведи его вон туда, – сказал Бучер, опять показывая пальцем, но в этот раз уже на стену метрах в сорока от главного входа. Одна из тусклых лампочек, освещающих верхнюю часть стены караван-сарая, мерцала как раз над этим местом. – Сумеешь?
– Может, хочешь пари? – живо улыбнулась Карамина. Из-под длинной накидки, наброшенной поверх костюма танцующей гурии, она извлекла свой немецкий пистолет-пулемет, протянув его Бучеру. – Подержи у себя, хорошо? Если мне придется разрешить ему дать волю рукам, чтобы заманить сюда, не хочу, чтобы он обнаружил у меня пистолет.
Спустя десять минут Бучер, стоящий в темноте за пределами освещаемого лампочкой круга, увидел, как Карамина вышла из караван-сарая в сопровождении отдувающегося Джонни Просетти.
– Но нам нужно спешить, – говорила по-арабски Карамина, обернувшись к нему. – Отец скоро закончит свои дела там, в караван-сарае, и строго накажет меня, если узнает, что я пошалила с мужчиной.
– Радость моя, – засмеялся Просетти, отвечая ей по-английски. – Ни слова не понимаю из того, что ты говоришь, но если тебе нужно, чтобы тебя загарпунили по-быстрому, то я как раз тот самый мужчина.
Проведя Просетти к тому месту, на которое ей указывал Бучер, Карамина остановилась и обернулась, сделав вид, что готова упасть в объятия Просетти, как вдруг из темноты выступил человек и уперся в его спину дулом пистолета-пулемета.
Просетти резко обернулся.
– Какого черта тебе надо, недоумок бородатый? – в сердцах прорычал он.
– Здорово, Джонни, старина. Давненько не виделись.
Просетти вздрогнул и пригляделся – голос бородатого был знаком, но не его лицо.
– Я спрашиваю, какого черта тебе нужно? – рявкнул он.
– Мне нужен ты, старина, – зловеще хищные нотки зазвучали в голосе Бучера. – Жирный Витторио утверждает, что объявил контракт с наградой в двадцать пять тысяч тому, кто прихлопнет тебя. И вот я здесь по этому самому контракту, – и тут Бучер снял со своего лица бороду, ниспадавшую ему на грудь.
– Бучер-Беспощадный!!! – От страха налитые кровью глаза Джонни Просетти округлились, а дыхание стало прерывистым.
– Точно, старина. Он самый, Бучер-Беспощадный. Свою последнюю жертву ты облил бензином и поджег. Просто так, развлечения ради. Пришло время расплаты. – Бучер протянул пистолет-пулемет Карамине. – Ты говорила, что хочешь прошить этого сукина сына очередью тоже просто так, удовольствия ради, милашка. Что ж, валяй. Сровняй его с землей.
– Не-ет! – вскрикнул Просетти, взметнув в мольбе руки. – Этот контракт Жирного – блеф! Липа! – Он пожирал глазами красивую девушку, с которой только что рассчитывал поразвлечься, и от мрачного решительного выражения на ее лице его обуял такой неописуемый страх, что он утратил всякий контроль над собой.
Его рыхлая с двойным подбородком физиономия вдруг потекла, словно перестоявшее тесто, а глаза, и без того выпученные, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
– Не блеф, – прорычал Бучер, – и не липа. Я охочусь за тобой с того самого времени, как ты превратил в живой факел ту старуху из Фресно. От контракта Жирного тебе не откупиться и за сто тысяч долларов.
– Тогда двести тысяч! – завопил Просетти. – Деньги у меня есть, даже больше. Двести тысяч!
Сделав вид, что серьезно взвешивает его предложение, Бучер обратился к Карамине:
– Двести тысяч – это куча денег, милашка. Что скажешь?
Карамина с ходу включилась в игру и сделала это мастерски.
– А почему бы ему не откупиться, выдав нам Гарум-аль-Рамшида? Нам за него дадут куда больше, чем двести тысяч, например, Ибн-Вахид, люди, которым выгодна его смерть.
