наслаждение, однако уже держа в заведенных за спину руках свой нож с выпущенным лезвием.
– Тогда ты, по-моему, просто самая последняя шестерка и не знаешь даже, как выглядит Ибн- Вахид.
Ямашид с ненавистью посмотрел на него уничтожающим взглядом.
– Как выглядит Ибн-Вахид, не знает никто.
– Ошибаешься, сынок. Я знаю. Правительство моей страны знает. – И, решив, что самое подходящее время для заготовленной лжи наконец настало, он добавил:
– В ту самую минуту, когда эти пять самолетов пересекут границу с Турцией, эскадрилья американских истребителей поднимется в воздух, чтобы сбить их. Более того, правительству русских уже сообщили о планах Ибн-Вахида, и их станции слежения противовоздушной обороны на северном побережье Черного моря уже приведены в состояние боевой готовности на случай, если у американских истребителей что-то сорвется.
– Ты лжешь, сын свиньи! – злобно крикнул Ямашид, однако в глазах его сверкнула тревога.
Бучер внимательно посмотрел на молодого человека, раздумывая. Его выпад дал даже лучшие результаты, чем он ожидал.
– Сын я свиньи или нет, но операция, задуманная Ибн-Вахидом, провалится с треском. Сейчас я сообщу тебе кое-что такое, чему ты поверишь только тогда, когда будет уже слишком поздно.
В эту минуту несколько здоровенных гаш-шашинов подошли к двери снаружи. Один из них приоткрыл ее и, просунув голову внутрь, обратился к Ямашиду:
– Где эта американская свинья Просетти, которого Ибн-Вахид приказал убрать?
– Вышел только что, – робко ответил Ямашид.
Злорадно ухмыльнувшись, гаш-шашин закрыл за собой дверь.
Бросив взгляд поверх перегородки, Бучер увидел, как все они торопливо вышли из ангара. Он уже собрался было продолжить разговор, как вдруг в поле его зрения попал еще один человек – сам Ибн- Вахид!
Длинный и черный балахон с головы до пят скрывал его фигуру. Голова и лицо были закрыты тесно прилегающей черной маской, на лбу которой были вышиты три зеленые звездочки. Кроме того, материал маски, прикрывавший нижнюю часть лица, оттопыривался, словно Ибн-Вахид дышал через респиратор.
Но Бучер знал, что это не респиратор, а модулятор голоса, который преобразует человеческий голос в раскатисто-механический, как у робота. Если слушать голос, проходящий через такой модулятор, то невозможно определить даже пол говорящего.
Бучер молча проследил за тем, как Ибн-Вахид исчез из его поля зрения, пройдя вправо так, что за картотечными ящиками, стоящими у противоположной стены кабинета, его стало не видно. Одной из причин, заставлявшей его так долго и терпеливо ждать, было как раз то, что он хотел убедиться, здесь Ибн-Вахид или нет. Теперь наступило время действовать.
Ямашид тоже следил за фигурой Ибн-Вахида, пока она не скрылась из виду, после чего повернулся обратно к Бучеру.
– Что ты там трепал, во что это я поверю, когда будет слишком поздно?
Свирепое выражение и хищный оскал исказили суровое лицо Бучера.
– Вот во что, – и он опустил из-за спины левую руку, показав, что не связан.
Издав испуганное восклицание, Ямашид извлек из своих широких шаровар небольшой пистолет и вскинул его. Но сделал он это слишком поздно. Правая рука Бучера молниеносно взметнулась вверх.
Ямашид застыл неподвижно, и его вылезающие из орбит глаза, остекленев, уставились вниз, как раз на рукоятку ножа, торчащую у него из-под подбородка. Он умер мгновенно, рухнув на пол, а пистолет выпал из его руки, забряцав по бетону.
Не поднимая головы, Бучер на коленях прокрался к письменному столу, достал из ящика свой 'вальтер', проверил обойму и сунул его в кобуру под мышку. Впервые после того, как к нему вернулось сознание, он почувствовал себя полностью одетым. По-прежнему не вставая на ноги, он на коленях оттащил труп Ямашида за картотечные ящики у противоположной стены, убедившись, что на полу не осталось следов крови.
Бучер уже собирался занять свое прежнее положение спиной к стене, как вдруг взгляд его упал на прозрачное стекло, отгораживающее кабинет от ангара. Через несколько вентиляционных отверстий он увидел гаш-шашинов, которые только что подходили к кабинету, а также Ибн-Вахида и Джонни Просетти.
Просетти попал в беду. В серьезную беду. В ту самую беду, о которой Бучер предупреждал его. Распростертый, он лежал на песке метрах в сорока от ангара, причем каждый из гаш-шашинов крепко удерживал его за запястье или за щиколотку, а в руках у Ибн-Вахида была та самая двадцатилитровая канистра.
Гортанный душераздирающий вопль вырвался из груди Просетти, когда Ибн-Вахид размеренно, не торопясь начал обливать его бензином. Однако эти страшные отчаянные крики не дали никакого эффекта. Ибн-Вахид продолжал лить бензин, гаш-шашины ржали и перешучивались, изнемогая от сладостного садистского нетерпения, а Джонни Просетти все издавал такие жуткие, леденящие душу вопли, что даже у привыкшего ко всему Бучера кровь стыла в жилах.
Опорожнив канистру, Ибн-Вахид подал гаш-шашинам знак, и все они одновременно отпустили Просетти, сделав шаг назад. Просетти стал лихорадочно подниматься, стремясь убежать прочь. Он заскулил от ужаса, когда Ибн-Вахид бросил к его ногам зажженную спичку. Буквально в одно мгновение огненные языки охватили Просетти, и он превратился в живой факел, обезумевший от нестерпимой боли, причиняемой пламенем, пожирающим его плоть. Бросаясь то вправо, то влево, он испускал истошные вопли, заглушающие зловещее потрескивание.
Ибн-Вахид опять отдал какое-то распоряжение четырем гаш-шашинам, указав на один из двух больших вертолетов, стоящих метрах в ста от них. Все четверо послушно встали по двое в затылок друг к другу и
