неподдельная детская радость.
– Да-а, да-а, он здесь. Он тут и живет.
Собравшись уходить, Бучер уже было отвернулся от Мокетона, но вдруг вновь повернулся к нему, точно внезапно вспомнив то, о чем забыл спросить.
– Кстати, Кид. А Джонни Просетти тут не появлялся в последнее время?
Мокетон попытался придать своему лицу осмысленное выражение и наконец опять завертел сплошь покрытой рубцами и шрамами головой:
– Давно уже не появлялся, мистер Бучер.
– Ну, как давно? Неделю? Две недели? Два месяца? Или три?
– Правильно, мистер Бучер. Как раз столько я и не видел Джонни Просетти.
С минуту Бучер смотрел на него, затем, поняв, что уточнять бесполезно, решил отступиться. Киду Мокетону, давно превратившемуся в нечто, способное вести лишь растительно-животный образ жизни, было явно не под силу вспомнить о событиях, выходящих за рамки времени, истекшего только что.
– Ладно, Кид. Это неважно.
Хотя для большинства Джонов и Мэри, ежедневно работающих с девяти до пяти вечера, и прочих американцев среднего класса только-только наступило время завтракать, в 'Алмазной Тиаре' жизнь уже вовсю била ключом, что подтверждала и соблазнительная аппетитная полуодетая певичка, выступавшая под аккомпанемент такого большого оркестра, что сам Джек Тиргарден[3] позеленел бы от зависти при его виде.
Войдя в зал, Бучер остановился у дверей, осматривая помещение. Он вдруг понял, почему Витторио выбрал для своей деятельности такой город, как Рено. Большинство посетителей его заведения были женщины. А при таком наплыве бабенок всех мастей, прибывающих в этот город для скорейшего, без всяких проволочек оформления развода, и при том, что 'Алмазная Тиара' открыта круглосуточно, эта грязная жирная сволочь мог подцепить себе фактически любую по своему желанию.
Справа от главного входа, метрах в двухстах от Бучера, располагалась центральная касса, и он не без удивления отметил, что молодая кассирша является не блондинкой, не пышногрудой, а довольно невзрачной женщиной, похожей на серую мышку, лет двадцати пяти с прямыми черными волосами и темным цветом смуглого лица. В данный момент она рассчитывалась с подвыпившей рыжеватой бабенкой, которая буквально вцепилась в своего хлыщеватого спутника с явными повадками альфонса, не сводя с него глаз, и поэтому никак не могла уплатить по счету.
Бучер не спеша подошел и, ожидая, когда кассирша освободится, заметил газету, лежащую на прилавке около кассового аппарата. На первой полосе в одной из статей речь шла о двоих жителях южного Техаса, неожиданно и таинственно скончавшихся от интенсивного атомного облучения, как установило посмертное вскрытие. По мере того, как Бучер читал статью, что-то в отдаленном уголке его памяти пыталось всплыть на поверхность, но как раз в эту самую минуту рыжая дамочка и ее альфонс, шатаясь, побрели к выходу, и он не стал вспоминать.
– Слушаю вас, – обратилась к Бучеру кассирша с мышиным личиком, почему-то пристально посмотрев на него.
– Где я могу найти Жирного Витторио?
– Как передать, кто его спрашивает?
Бучер выложил все, что ему требовалось, без церемоний:
– Передай этой жирной свинье, что у Бучера к нему разговор есть, да скажи, что если он через черный ход смыться вздумает, я приволоку его обратно и вышибу из него мозги прямо здесь, на виду у всех его шестерок.
Кассирша, имя которой 'Мисс Анна Хелм' было выбито тут же на металлической пластинке, почти незаметно, искоса еще раз посмотрела на Бучера, после чего, нажав на клавишу внутреннего переговорного устройства, повторила услышанное слово в слово. Ее усилия были вознаграждены истошным громоподобным выкриком, в котором угадывались гнев и страх одновременно. Несколько мгновений спустя в противоположном конце огромного зала распахнулись двойные двери, и в поле зрения появилась гора колышущегося мяса, заключенная между головой и ступнями. При звуке его разгневанного голоса временно наступила тишина, которая, однако, длилась очень недолго. Витторио ринулся на кассиршу словно раскормленный до невероятных размеров демон мести в людском обличье.
– Шлюха! – проревел он. – Ты уволена! Треплешь каждому, где я сижу. С Бучером сговорилась, наводчица! Уволена! С этой же минуты! Чтобы я больше тебя в глаза не видел у себя в 'Тиаре'. Прочь с глаз моих! К чертовой матери!
От злости он весь содрогался, тряслись все триста девяносто семь фунтов его живого веса. Он стоял перекошенный от ярости с пылающим малиновым, как у поросенка, лицом до тех пор, пока кассирша не вынула из-под прилавка свою сумку и не вышла в дверь прямой походкой, вся кипя от негодования.
И мгновенно с Витторио произошла полная метаморфоза. Лишь только он повернулся лицом к Бучеру, весь его неописуемый гнев трансформировался в угодливое раболепие. Выкручивая свои жирные, как сардельки, пальцы, он обратился к Бучеру.
– А-а, Бучи, дружище! – выдохнул он. – Ты, надеюсь, простишь меня за то, что я использовал тебя как предлог, чтобы избавиться от этой шлюхи. Давно собирался вышвырнуть этот слегка обросший мясом скелет, да все руки не доходили.
Знаком он подозвал одну из многочисленных девиц, встречающих и рассаживающих посетителей, и когда та подошла, объявил ей, что теперь главным кассиром назначается она. Затем повернулся обратно к Бучеру, вновь стиснув руки и выкручивая пальцы.
– Ну, так чем могу быть полезен старому приятелю, крошке Бучи? – Его попытка придать своему испуганному голосу дружелюбную интонацию решительно не удалась, на смертельно побледневшем лице был написан выворачивающий душу страх, который никак не могла скрыть его обрюзгшая, вся в красных прожилках физиономия.
Да и Бучер не спешил ему на выручку. Он сверлил Витторио бесчувственным застывшим взглядом, не сводя с толстяка глаз до тех пор, пока его наигранно-вымученное радостное возбуждение не улетучилось
