правда, Анна знала очень плодовитые семьи, где было по десять-двенадцать детей у женщин, которые были не старше Мэри. Многие женщины становились мамами в пятнадцать лет и бабушками — в тридцать. Не успев родить одного ребенка, они уже вынашивали другого. И Мэри собирала бельишко для малыша. У нее было стеганное сатиновое одеяльце, белые расшитые шелковые платьица, кружевные рубашечки всех размеров. Мэри говорила, что все это достанется Анне, когда ей придет время рожать.
Девочку интересовало, почему ее мать потеряла ребенка. Она слышала, что одна женщина отказалась от куска свинины, который очень хотела съесть, и у нее был выкидыш. От чего же отказалась мать, чего она так сильно желала? Но девочка подозревала, что это та цена, которую платит женщина за вынашивание детей.
У Анны было смешанное чувство относительно потери сестры или брата. Она осталась совсем одна и хотела иметь друга. Тем не менее, несмотря на одиночество, она была вовсе не уверена, что хочет разделять свою жизнь и свой дом с кем-то еще. Они ведь были бы совершенно разными — она и этот другой ребенок. Они даже, может быть, разговаривали бы по-разному. Ведь Анна была вскормлена кормилицей- ирландкой, поэтому ее речь живая и певучая, как и у родителей. А ее брат или сестра вскармливались бы негритянкой и переняли бы ее речь и повадки Анна предполагала, что они даже не будут похожи, потому что ее мать слишком изменилась с тех пор, как вынашивала ее.
Прошло немного времени, и девочка уже не сожалела о потере. Да и мало что изменилось в поведении ее матери. Если только то, что теперь она стала еще спокойнее и раньше вставала из-за стола.
Отец вначале был очень опечален, потом его поглотило желание как-то развлечь Мэри. Он предлагал ей поехать за границу: в Ирландию, Нью-порт. Но, не находя заинтересованности в ее голосе, оставил эти предложения. И вскоре, как всегда, он занялся своими обычными делами в Белфилде.
До Белфилда стали доходить слухи, что не все так гладко в школе Гуз-Крика. Однажды вечером Уильям пригласил Анну в свой кабинет. Она знала, что теперь ей не удастся увильнуть. Отец был рассержен сильнее, чем она ожидала.
— А как же твои обещания маме, дочь? Ты опозорила меня перед всем графством. Все говорят, что моя дочь скандалит с юными дикарями и даже дерется с ними!
Анна допустила ошибку, слегка улыбнувшись.
— И ты еще смеешь смеяться? Ты применила грубую силу к одному из ребят! О, и не пытайся отрицать это, мисс. На этот раз я не хочу слушать твои оправдания. Сэм Брейлсфорд отвел меня в сторону во время аукциона и жаловался на твое поведение! Что ж, я вынужден обсуждать свою дочь с лучшими людьми графства в самом разгаре ярмарки рабов?!
Неожиданно для себя Анна почувствовала досаду из-за того, что о ней сплетничают в каждой гостиной:
— Мама знает?
— Только то, что может видеть сама — ты не сдержала своего обещания вести себя, как подобает настоящей леди. Она не глупа, девочка, хотя ты и пытаешься одурачить ее. Тебя надо впихивать в юбки и надевать на тебя уздечку, как на строптивого жеребенка. — Он в раздражении смахнул волосы со лба. — Теперь послушай меня внимательно, дочь. По-моему, ты «провалилась». Ты нарушила данное матери обещание; за год ты ничему не научилась, кроме петушиного боя и скандала!
— Па, ничему другому я там и не могла научиться! Мистер Деннис — дурак!
— Но ты сама туда просилась! Ты на ложном пути, Анна! Правда в том, что ты опозорила нашу фамилию. — Он бродил по комнате, неуверенно похлопывая по своему камзолу.
— Они нечестно дерутся, папа. Они дразнят и мучают меня, а когда я бью их, не отвечают мне тем же, а все вместе восстают против меня! — В ее памяти всплыло воспоминание, — они, как Суини, па!
Но этот довод не подействовал на отца. Наоборот, он побледнел от злости. Девочка почувствовала панический холодок. В голове у нее застучало. Голос отца стал низким и угрожающим:
— Как ты смеешь говорить мне о Суини? Закрой рот, дочь, или я тебя ударю. Ты все еще не понимаешь, что натворила. Годы самоутверждения, устройства жизни! Ты все испортила в одно мгновение. Прямо у меня на глазах ты занесла руку над моими владениями! Может, отправить тебя обратно в Англию, чтобы тебя продали, как вольнонаемную служанку, и чтобы ты почувствовала, что разрушаешь своими собственными руками!
Его угроза до слез потрясла Анну. Ее решимость защищаться рухнула перед яростью отца, ей стало стыдно. Она стояла неподвижно — высокая и бледная, только глаза говорили о боли. Они наполнились слезами, и щеки Анны повлажнели. Кормака поразили ее слезы, потому что она редко плакала, даже когда была совсем маленькой. И она была всем для него! Но голос его стал еще тверже:
— Не думай, что разжалобишь меня своим нытьем, девочка. На сей раз это не пройдет. Ты задела меня за живое. Не ожидал! — Он опять взглянул на Анну. Она стояла, как каменная, опустив голову, будто ожидая расправы. Он не мог перенести ее слез. Уильям подошел к ней, осторожно обнял и хрипло проговорил, — ну не реви, как сосунок. Ты оказала мне и маме плохую услугу, а себе — тем более. Я никуда не отправлю тебя. Но с этого момента ты будешь воплощением женственности. Ты сдержишь обещание, данное маме. Больше никаких школ! Мы найдем тебе хорошую гувернантку в Белфилде. Больше никаких разговоров о математике. Ты будешь носить платья и изучать все, что тебе пригодится как женщине и хозяйке.
Анна застыла в его объятиях. Она сразу же почувствовала, что любима и прощена, хотя все еще находится в западне. Она закрыла глаза, слова отца окутывали ее, как теплое покрывало. Может, пришло время становиться взрослой! Девочка чувствовала одиночество. Мысль о том, что ее обсуждает каждая старая ведьма, по всей реке, была невыносима. Возможно, все к лучшему. Но в глубине души она все-таки сомневалась.
За год Анна превратилась в прекрасную миниатюрную леди, как того желали ее родители. Она сражалась с корсетами, училась пользоваться веером, прикрепляла маленькие черные мушки на лицо, чтобы подчеркнуть цвет глаз или скрыть веснушку, и превратила свой туалетный столик в аптеку.
— Анна, — говорила ее мать, в то время как Фалли стояла рядом в страхе за последствия, — твой веер так же важен для мужчины, как и твои глаза.
Девочка непонимающе моргала.
— Да, девочка. Ты должна знать, как обращаться с веером так же, как делать реверанс. Каждый из твоих вееров, — она разложила на кровати полдюжины вееров, чтобы продемонстрировать их дочери, слушающей ее с большой неохотой, — каждый стиль что-то означает. Ты должна научиться выбирать нужный веер для каждого конкретного случая. Это — веер Мэкленбург, а вот это — свадебный, это — траурный фон, а это — повторно-траурный…
— Что это за повторно-траурный?
— Это когда ты хочешь показать возлюбленному, что он уже не так любим, как раньше.
— О!
— А вот это веер, которым ты делаешь джентльмену знак, что принимаешь его ухаживания. Ты просто должна помахать этим красным кружевным веером у его носа, и он все поймет.
— Но не проще ли сказать ему об этом, ма?
— Но это скомпрометирует тебя, девочка! За тебя должен говорить твой веер.
— Как удобно, — Анна улыбнулась, чтобы скрыть насмешку в своем голосе.
— Да, очень. И, кстати, дочь, я уже говорила тебе, чтобы ты не звала меня «ма», а отца — «па». Это грубо и невежливо. Так называют женщин-негритянок, вскармливающих младенцев своей грудью. Я твоя мать, а папа — отец, и нам хотелось бы слышать только такое обращение, независимо от того, в компании мы или одни.
Мэри продолжала просвещать ее. На кровати были разложены пуховые муфты и палантины; карманные книжечки в сафьяновых переплетах, обрамленные серебром; корсетные крючки; различные пузыречки с гравированными подставочками; расписные табакерки — не для нее, а для того, чтобы она могла предложить их джентльмену; корзина с принадлежностями для шитья. Количество всех этих вещей поражало.
