— Да почему? — подал голос дядя Коля.
— Проект есть? — спросил Виктор. — Нет проекта. Разрешение на проведение земляных работ есть? Нет такого разрешения. Согласование с постройкомом на привлечение к сверхурочным работам есть? Нет такого согласования. Наряд выписан? Не выписан. И вообще на всю эту затею даже титула нет, так что платить неизвестно как. И точно знаю, что ни у треста, ни у вашего “друга”, — Виктор не назвал ненавистные фамилии, — таких денег нет…
Кочергин помолчал, отбросил окурок и сказал тихо:
— Это все так… А самое главное — это ж какой скотиной надо быть, чтобы прямо по человеческим могилам бульдозером утюжить? Здесь что, враги наши самые лютые лежат? Да и с теми после смерти считаться не очень-то… А вы…
В очень звонкой, вот уж прямо-кладбищенской тишине, Виктор добавил:
— О правилах работы на кладбищах и некоторых наших бумажных делах могли, конечно, и не знать: до сих пор вас особо не подводили; но как можно головой-то не подумать, вокруг себя не оглянуться! Мы же люди, а не рабсила! Непонятно?
Дядя Коля, хлопнув о гусеницу беретом, сел прямо на землю. Все строители заговорили разом.
Виктор молчал, и только когда мужикам надоело ругаться и выкрикивать “а че ж”, бросил:
— Наказал вас Лаптев. Но и вы хороши! Прямо как дети малые.
— Слушай, Михалыч, — наперебой полезли мужики, — нам же никогда не объясняют толком!
— Покажут, где пахать, — мы и пашем от забора до обеда!
— И что начальство себе думает?
— Откуда нам про ваши согласования знать?
Виктор не выдержал, поднялся:
— Завязали. С вас особого спросу нет, хотя думать положено независимо от должности. Так. Сейчас отгоняйте машины к балку, и по домам. Завтра вы все в отгуле — за насосную я вам должен. Отоспитесь, утро вечера мудренее.
Поругиваясь и почесываясь, бригада разошлась по машинам, и через минуту захлопали и затрещали пускачи.
— А вы чего ждете? — обратился Виктор к водителям двух коммунхозовских машин. — Больше работы здесь не будет. Валяйте на базу.
Подумав немного, Виктор отправил домой и электриков, которые к этому времени кое-как уже закрепили шланги низковольтных кабелей на ветвях век не стриженных кладбищенских деревьев.
Полчаса — и все стихло и опустело.
— Хорошо начал, — отозвался за спиной Василий Андреевич, — а что дальше будем делать? Завтра-послезавтра, а опять “по коням “ скомандуют, и пойдет-поедет…
— Не скомандуют.
— Это почему же?
— Я же объяснил: титула нет, разрешений — нет, согласования — нет…
— Гражданин Кочергин, а сколько раз ты работал вот так, без ничего, с одними слепыми синьками в руках?
Виктор и сам знал, что раз городу это дело так необходимо, то пусть задним числом, но все будет, вся документация. И Стройбанк, придирчивый и капризный, вовремя откроет финансирование, и ни один надзор не остановит работ, если только не случится особого ЧП.
Знал, но упрямо заявил:
— Не имеют права без документации начинать.
— Ладно, — примирительно сказал Белов, — ты пока посиди, подумай, а у нас еще одно срочное дело есть.
Виктор увидел, как странным, каким-то угловатым жестом Белов проявил рядом с собой две другие призрачные фигуры. А еще мгновение спустя все они исчезли.
Виктор подобрал тлеющий окурок, взял из машины новую сигарету и аккуратно прикурил.
Потом сел и задумался.
Валентин Семенович Лаптев после совещания съездил на кладбище еще раз: сумел отдать необходимые распоряжения и пристегнуть к делу строителей, только что перегнавших технику на кладбище. Теперь насчет сроков можно было не так беспокоиться.
Рабочий день давно закончился, и можно уже было спокойно ехать домой, но Валентина Семеновича неудержимо потянуло “к себе”, в исполком. “К себе…” Свой стол, кабинет, оба телефона, оба шкафа, наполненные бумагами и всякой мелочью- это было больше, чем привычное окружение Лаптева. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему хорошо.
Поднимаясь на второй этаж, Лаптев думал о стакане шипучей воды из холодного сифона и о том, что непременно может еще позвонить начальство и будет хорошо, если он окажется в кабинете.
С этими мыслями Лаптев вошел в кабинет, прошел к холодильнику, но, положив пальцы на никелированный рычаг, внезапно остановился.
Прямоугольник вечернего света на стене, прямо над холодильником, померк; резко потемнело и похолодало в кабинете. Не поворачиваясь, спиною, Лаптев совершенно явственно ощутил чужое присутствие.
Рывком, испуганно, Валентин Семенович обернулся и застыл, не в силах выдавить ни звука.
За его столом, отчетливо вырисовываясь на фоне черного зияющего зарешеченного прямоугольника окна, восседали трое. В первый момент Лаптева больше всего поразило не появление, не прозрачность и не одеяния гостей, а то, что они втроем сидят за его столом и в то же время совсем не теснятся; поразило его и то, что привычный кабинет будто бы преобразился и стал напоминать зал судебных заседаний, причем не какой-нибудь абстрактный, а совершенно конкретный зал их старого городского суда на улице Чехова.
— Садись, — коротко и хмуро приказал старший и, как Лаптев сразу понял, главный здесь, и указал на “гостевой” стул.
Валентин Семенович поспешно сел, и сразу же изменились размеры и пропорции помещения. Какой-то метр от стула до стола растянулся метров на пять, если не на десять, плоскость столешницы вывернулась так, что судьи оказались высоко-высоко, а стены, замыкая и ограничивая пространство, оказались едва ли не границею бесконечности.
Лаптев, болезненно ощущая свою малость и затерянность в этом непостижимо преображенном объеме, никак не мог разглядеть середину своего тела, свой привычный уютный животик, но все время натыкался взглядом на громадный, неестественно вывернутые стопы в знакомых бежевых сандалиях.
— Ну, — спросил Главный, — в молчанку будем играть или как?
— Я протестую, — высоко и поспешно залопотал Валентин Семенович, — это противоречит сложившимся нормам юриспруденции.
Несколько секунд царило молчание. А потом Главный хлопнул кожаным картузом о колено и жутко захохотал. Лаптев вжался в стул.
Отсмеявшись, Главный сказал:
— Насчет прав ты молчи. Чтоб ни-ни, понял? А юриспруденцию мы соблюдем. Приват, протокол!
Лаптев, обмирая, увидел, как болезненного вида молодой человек с бородкой и в кашне вокруг шеи извлек пустотелый мраморный стержень из настольной лампы, раскатал камень, как пластилин, и ловкими, незаметными движениями пальцев превратил его в стопку линованных, удручающе-канцелярских листов.
— Имя, фамилия, год рождения, социальное происхождение… — вопросительно забубнил тот, кого называли “Приватом”.
