А. П. Давыдовой
Милая Галочка!
Вчера получил из Москвы твое письмо. Я, когда был в Харькове, скучал убийственно, и если бы я знал твой адрес, то, безусловно, привалился бы к тебе и надоел бы тебе до смерти.
Но, к сожалению, ни черта не получилось.
А проклятый институт, то я каждый раз, когда еду с Новиковым около него, отворачиваюсь, — так он мне опостылел.
Угробил я два года своей жизни ни за грош. А я тебя так хотел видеть. Но и[нститу]т был заколочен, и ты писала, что весь август будешь в Люботине. Получилось черт-те что. Я имел [намерение] заехать к Фаине Евсеевне, но так получилось, что не смог, и вообще то время, что я пробыл в Харькове, прошло как- то серо и нудно.
В Москве же я отдохнул в первый раз за всю свою жизнь. Был в кругу ребят-друзей, набросился на книги и все новинки; жаль только, что было это коротко — всего 21 день. Почему я опять в Новороссийске? У меня буза, как знаешь, общая, и вот врачи погнали на юг жить. Здесь год — минимум, а то в Москве, если бы остался, то у меня открылся бы процесс в легких.
Здесь тепло — солнце, хорошие дни и не слышно осени.
Иногда набежит ветер, холодный норд-ост. Здесь буду до апреля, а потом курорт Анапа, отсюда 40 верст. Там и проживу на берегу моря до осени, а там будет видно, куда ветер подует. Если вернутся силы хоть немного, буду работать. А если нет, то надо будет подумать, что дальше. У меня, Галочка, одна печаль — это позвоночник. Он разболелся вдрызг, и все остальное кажется мелочным по сравнению с ним. Задыхаюсь по ночам буквально. На спине не могу лежать из-за рук и ног, а на боку страшно больно. Сам поворачиваться не могу никак, меня поворачивают. Ходить почти не могу. 10 шагов в день и то с большим трудом. Спондилит настоящий, только еще не ясно, какой.
Ты напиши, Галочка, есть Михаил Иванович в и[нститу]те или нет. Я думаю написать ему про все и спросить, не сделать ли мне корсет, поскольку встал вопрос о спине. Ты увидишься с Фаиной Евсеевной, поговори с ней, как она смотрит насчет корсета. Будет ли от него толк?
Как видишь, дела липовые. Из физической лихорадки никак нет сил выбраться, все идет полоса упадка, а не возрождения.
Много нужно воли, чтобы не сорваться раньше срока. Бывают и невеселые дни, когда все кажется темным, но в основном контроль есть. Слишком тянет жизнь с ее борьбой и стройкой, чтобы пустить себя в расход. Живешь вечно новой надеждой, что хоть как-нибудь буду работать. Жизнь пока бьет, и ей сдачи дать — нет сил.
Но поставим еще одну ставку — будущее лето и море, — если возьмет, то хорошо.
Напиши про наших общих знакомых, где они? Что, ин[ститу]т еще не работает? Что ты без работы? Привет маме и сестре и Фаине Евсеевне. Буду писать больше. Сейчас физически нехорошо, потому пишу плохо и мало. Жму руку, Галочка.
Адрес: Новороссийск-порт. Шоссейная ул. № 27.
22/Х-26 г.
8
А. И. и Е. А. Островским
Дорогие батьку и Катуся!
Получил я документы впору. Спасибо. Все сделали, что мне надо было. Живу здесь помаленечку. Подушки и шинели не надо. Шинель загони, мама, если за нее что дадут, и купи, что тебе нужно. Она мне не нужна. Я немного захворал. Болит позвоночник больше, чем ноги. Лежу в кровати. Лежу целый день и читаю. Здоровье, просто сказать, поганое, никак не исправляется. Жду лета. А там поеду к морю, в Анапу. Я долго не писал вам — простите. Но не о чем писать. А о своих болячках писать неохота. Надоели они мне до смерти. А хорошего ни черта нет. Все идет день за днем одинаково. Дорогой батьку, как-то ты там живешь? Напиши пару слов. Привет вам. Всего наилучшего, дорогие.
Ваш
Новороссийск, 24 октября 1926 г.
9
Д. А. Островскому
Дорогой Митя!
Сегодня получил твое письмо. Отвечаю сейчас же. Дорогой братушка, ты напрасно беспокоишься за меня. У меня, правда, дела дрянь — болен я здорово и все прочее, но это тебе давно известно, и что я не загнусь еще пока до лета, это тоже факт. Что же, ни черта не попишешь — приходится лежать, такая вышла марка.
Ты, дорогой, знай, что тебе-то я безусловно все пишу, как есть. Будет что-нибудь худое со мной, напишу, не скрою, потому что кому же, как не тебе, все знать, моему родному братишке? Больная моя головушка замоталась по лазаретам. Но я креплюсь, не падаю духом, как сам знаешь, не волыню, а держусь, сколько могу. Правда, тяжело иногда бывает… Ты, безусловно, не приезжай. Если бы уже дело край, ну тогда так. А то все спокойно. Чай, не один день болен, выдержу и этот период до лета, а там увидим. Ничего страшного у меня нет. Буза!
Здесь тепло, солнышко, а у вас осень, наверное, настоящая. Так ты уже работаешь? Где и кем? Слесарем или кондуктором? Как там наши старики и все? Пиши о всех своих делах и прочем, а я бы написал о делах, да их нет. Сядешь писать, да и не знаешь, о чем. День похож на день…
Пока всего наилучшего.
Твой брат
Новороссийск, 2 ноября 1926 г.
10
Д. П. Хоруженко
Тов[арищ] Хоруженко!
Тебе, наверно, писал В. Панченко о[бо] мне. Я прошу тебя зайти ко мне, мы познакомимся и поговорим.
Я всегда свободен, приходи. Я здесь «чужой», знакомых в организации товарищей нет. Главное книги — о них я и хочу говорить.
С комприветом
11
