18
А. А. Жигиревой
Милая Шура!
Один день только, как тебя нет.
Только один день.
Послезавтра я передвинусь в город, но дни у меня пустые, какие-то безразличные.
Плохо привыкать к людям, еще хуже давать расти дружбе, товариществу таким бродягам, как я, т. к. всегда тяжело, когда этих друзей уводит. Точка.
Я много буду писать. Все буду писать тебе, уж не сетуй на их бандитский тон.
Сидит около меня Паньков — говорит, — а я думаю: где ты едешь и что думаешь.
Братишка милый, Шура, — так немного тебя знаю, а такой родной оказалась. Точка.
Жди большого письма обо всем.
1-го августа.
19
А. А. Жигиревой
5
Шлю привет тебе, тов. Шура!
Это письмо я пишу лично. Давай условимся о след[ующем]. Мне, ты знаешь, трудно читать письма. Следовательно, обыкновенные письма мне читает Рая. Если в нашей переписке будут от тебя письма ко мне лично, где могут быть те или иные партновости и сообщения, вообще нежелательные разглашению и которые я должен читать сам (ведь вполне возможно, что не обязательно Рае знать), то такое письмо ты пометишь припиской «лично», их я буду читать сам.
Так же и отвечать; ведь ты понимаешь, милая Шура, что ясно как день, что если бы я свои мысли и решения должен был тебе передавать через чужую руку, то я тебе ничего не писал бы, ни ты, ни я не могли бы ни о чем написать, если не своя рука, а кто-то третий слушает и пишет, правда ведь?
Потом не пиши ты заголовков «тов. Островск[ий]», ведь я тебя зову более проще и дружнее «тов. Шура». Это пустяки, конечно, но пиши мягче хотя бы. Точка.
Твое письмо из Москвы получил. Принимаю к сведению все твои шаги по собесовскому вопросу, я только думаю о ножках «китайского фасона», им-то меньше всего надо отвечать за все, но вот тебе ездить опять из Ленинграда в Москву не так удобно. В конце концов я взялся на учет в местной страхкассе, и вчера был врач, делал обследование здоровья и переосвидетельствование и сделал заключение, что и сейчас у меня потеря трудоспособности на 100%, и поставил 1-ю категорию инвалидности (это высшая, требующая посторонней помощи). Теперь буду говорить с работниками страхкассы о размере пенсии. По предварительным разговорам с врачом — это большая канитель, чуть ли не до Главсоцстраха надо волокитить и т. д. и т. п., дескать, прошли сроки обжалования, почему ранее не заявили и т. д. В общем, я скоро выясню всю волокитческую лестницу, которую надо будет пройти, и начну ее проходить, а пока я постараюсь получить хоть 35–50 для текущей жизни. Здесь, Шурочка, все еще старый советский аппарат, пока не обновлен, все мертвячина, чувствуют, что не сегодня-завтра погонят [их] в шею, и работают спустя рукава. Вольмер все время в отъезде, то тут, то там. Взялся на учет райкома, пока не прикрепляли к ячейке, так как я первое время буду отдыхать, да и глаза не дают работать, квартира малюсенькая, но много окон и света, готовит Рая на дворе. Хозяин рабочий — плотник, хороший молодой парень, в общем ничего, рядом станция, рядом врач живет, страхкасса, так что не помрем; лучше всего то, что здоровье поправляется, уже могу сидеть без чужой помощи на кровати, скоро думаю лежать на боку, мне верится, что еще, возможно, я в этом году встану на костыли; когда я уехал из Мацесты, стал больше кушать и крепко спать по 12 часов в сутки, не просыпаясь по сто раз, как на курорте. Вообще же в отношении здоровья плюс, остальное все не так важно. Рае в каждое воскресенье даю «выходной день», буду заставлять идти на пляж загорать, все равно я могу пробыть долго без нее. Надо открыто сказать тебе, Шурочка, что Рае скучно по Новороссийску, по друзьям (дружкам) и т. д.
Здесь еще друзей нет. С ячейкой не обзнакомилась, читаем вместе газеты. Между прочим, Рая рассказывает, что и на курорте частично и здесь штампованная обывательщина выпячивает глаза на нее, никак не понимая, что мы муж и жена…
Тов. Шура, я вполне верю, что ты часть своего отдыха отдаешь на письма ко мне, где будешь писать о работе, жизни и всех новостях своих, это будет связь с внешним миром и большой моральной поддержкой.
Кто знает, ведь если хвороба меня не загонит вдоску, может случиться, встретимся еще в другой обстановке борьбы и работы в нашей родной партии. Ведь только этим я и живу, одинокий беспризорник.
Жду от тебя вестей.
8-го августа 1928 г.
20
А. А. Жигиревой
Милый дружок тов. Шура!
Пишу тебе все те маленькие новости, которые у меня есть. Не удивляйся неразборчивости и неправильно написанным словам, т. к. я совершенно не вижу, что пишу. Позавчера получил выписку из протокола лечкома ЦК ВКЩб)…
Вчера был Чернокозов с жинкой. Уехали. Поправился и немного ходит без костылей…
Раечка 25 авг[уста] пойдет на райконференцию «Нарпит», ее уже начинают втягивать в общественную работку.
Начинает ходить на пляж загорать, настроение у нее выравнивается…
Связи с товарищами не имею.
Здоровье по крупинкам
Я страшно не люблю никому писать о своих болезнях, но эту краткую информацию я даю тебе для сведения.
Теперь надо немного поскундеть.
После твоего и Чернокозова отъездов я еще больше «осиротел», у меня немного понизилось общее моральное состояние. Это, конечно, временная хандра. Я уже давно давал себе слово не заводить в настоящем положении друзей, т. к. я их всегда теряю (т. е. не теряю морально, а территориально), и всегда за их отъезд отвечает мое сердечко (один врач натрепался мне, что у меня порок сердца и катар верхушек легких).
Врет он или не врет, это меня мало тревожит — пусть хоть 33 порока (только не социальных пороков, а сердечных), лишь бы ходили ноги, а пороки подождут. Ну вот так я, значит, иногда навожу, когда подумаю о себе, о Чернокозове, но это буза.
