можете понять это только тогда, когда сами это получите. До этого нет возможности понять это, нет таких средств. Но тогда, когда вы получили, у вас уже есть; это уже Щ не нужно. Что есть, то уже есть, Нет уже никакого желания понимать, потому что это уже произошло, вы уже сами знаете, это стало вами.
Это подобно приему пищи: когда вы едите, вы же не становитесь пищей. Понимаете? Иначе вы стали бы бананом. Вы едите банан, но не вы становитесь бананом, а банан становится частью вас. Совершенно то же самое, когда вы узнаете Бога: Бог становится частью вас. Когда вы узнаете истину, истина становится частью вас; она в вас всасывается, она попадает в вашу кровь, она поглощается вашими костями, она входит в вашу плоть, она становится всем, что вы есть. Тогда нет необходимости ее понимать. Тогда нет никого, кто бы мог понять, кет никого вовне, все в вас стало этим. Ваше понимание само превратилось в это. Мы хотим понять, потому что не понимаем. И поэтому мы ищем объяснений. Но ни одно объяснение этого не объяснит.
Таков парадокс религиозных переживаний: тем, кто испытал, уже не нужно ничего понимать. Им совершенно достаточно самого переживания; более чем достаточно. Они могут танцевать, они могут петь, они могут смеяться, но они не чувствуют никакой потребности это объяснять. Онимогут сейчас это переживать, ничего об этом не говоря — они могут просто спокойно сидеть, либо они могут несказанно этому радоваться, но их совершенно не заботит то, как объяснить.
Вот почему все великие писания мира: Упанишады, Дао дэ Дзин, Откровения Иисуса, Дхаммапада Будды — просто утверждения, а не объяснения. Упанишады не доказывают присутствие Бога, они просто утверждают, они говорят: это так, это бесспорно. Они не выдвигают никаких гипотез, они просто заявляют: это так. Это скорее провозглашение. Они не приводят ничего в подтверждение своих заявлений. Они просто говорят: это так — можете принять, можете не принять, но это так. И нет необходимости что-либо оказывать: это самоочевидно.
Но для тех, чьи души все еще находятся в глухой ночи, кто спотыкается, идет наощупь, нужны некоторые объяснения. Они будут очень, очень далеки от истины, это будет просто ложь, но все же необходимая.
Поэтому мистики говорят. Им приходится говорить, им приходится проливаться, зная, что это немногим поможет. Это помогает очень немногим людям. Это помогает тем, кто уже готов слушать — только тогда это помогает. Если вы начинаете спорить все становится бесполезным: мистики не будут спорить, они не могут вас убедить. В этом смысле все мистики очень хрупкие. Если трезво на них посмотреть, они очень неопределенны: они не умеют спорить и не умеют доказывать. Вы только можете подойти ближе к ним, вы можете почувствовать их существо, посмотреть в глаза, взять за руку. Вы можете полюбить этого человека, вы можете открыться этому сумасшедшему, этому мистику, вы можете отправиться с ним в неизвестное. И если у вас достаточно смелости и доверия, это будет путешествие, полное приключений. Но стоит вам усомниться, вы мгновенно оказываетесь там же, где и прежде. Если вы сомневаетесь, нет никакой возможности подойти ближе. Нужно доверять.
Если вы принимаете слова мистика, то они могут вдруг что-то в вас задеть. Иначе, если вы сомневаетесь, даже этого не произойдет.
Слушая Кабира, Христа или Кришну, помните: их надо не просто слушать, это не обычная лекция. Их надо слушать с такой любовью, с таким доверием, чтобы вы не чувствовали себя отделенным, чтобы вы стали ушами, чтобы вы стали женственными, чтобы вы стали восприимчивыми, чтобы вы просто пели. Чтобы у вас не было своих идей и чтобы вы не пытались истолковывать по-своему. Вместо того, чтобы спешить и переводить это на свой язык, интерпретировать, думать, так это или не так, просто слушайте — так же, как вы слушаете музыку.
Когда играет Рави Шанкар, вы же не думаете, прав он или не прав? Да и что вы понимаете под словами: прав или не прав? Музыка есть музыка — хорошая ли, плохая ли, но она не может быть права или неправа. Вы не думаете; вы просто слушаете. И, так как в музыке нет языка, вам нечего переводить. Вы просто есть, и музыка просто есть, она вас обволакивает, она вас переполняет, она переносит вас в далекие края. Но вы не можете судить, права она или не права, логично это выглядит или нот. Вы слушаете сердцем.
Мистиков нужно слушать так, как вы слушаете музыку. Так оно и есть, я уверяю вас: это музыка, и она гораздо глубже, чем любое музыкальное произведение. Стоит вам только начать ее переводить, вы окажетесь в затруднении.
Даже прекрасные переводы Рабиндраната Тагора неполноценны, да и не могут быть полноценными. Песни Кабира были написаны на хинди; затем они были переведены на бенгальский, затем с бенгали Рабиндранат перевел их на английский. Остались лишь далекие отголоски, очень многое не дошло. Например: «Заставил я молчать, свой беспокойный ум, теперь я радуюсь всем сердцем: ибо в явном видел я неявное, среди всего, что видел, я встречал Его».
«Заставил я молчать свой беспокойный ум»… Калат минса акал'кинхи: у оригинального текста совершенно другой вкус. Если бы я переводил, я бы сказал так: «Мой господин, неужели ты мне это дал? Неужели ты сделал мой движущийся ум неподвижным?» Вот в чем смысл этой фразы: Калат маиса акал кинхи.
«Тот ум, который всегда движется, всегда движется… «Мой господин, неужели ты дал мне это? Неужели ты сделал его неподвижным?» Кабир просто изумителен! Кабир говорит: «Мой Бог, неужели ты это сделал? Я пытался, пытался и пытался, но никак не мог его остановить, а ты взял и остановил. И это было для меня столь трудно, просто невообразимо. Даже всего лишь одну мысль было так трудно убрать, в теперь вообще ничего нет, теперь я не знаю, где эти мысли! Я больше не мо1-у их найти. Все вибрации в уме, все волны, волна за волной, все мысли, все размышления — все исчезло. Неужели ты это сделал?» Калат манса акал кинхи? Рабиндранат перевел это так: «Заставил я молчать свой беспокойный ум». Он совершенно ничего не перевел. Он написал: «Заставил я молчать свой беспокойный ум». Нет же, Кабир говорил" вовсе не это. Так, конечно, тоже можно перевести; я вовсе не говорю, что перевод лингвистически неверный: он неверен мистически.
Так тоже можно перевести. Калат минса акал кинхи! Ведь Кабир вовсе ничего не говорит о том, кто остановил я или вы. Он ничего не говорит. Это можно перевести так: «Я заставил молчать свой ум». Но это же невозможно, потому что «я» и есть ум, и «я» не может остановить само себя. Это будет то же самое, что вытаскивать себя за волосы — операция «Барон Мюнхаузен». Вы не вылезете, это невозможно. Только Бог может остановить… Поэтому я говорю, что лингвистически здесь все правильно, но неправильно мистически.
Только Бог может остановить ум. Это дар. Это — благодать, которая на вас снисходит, это не что-то, что вы можете сделать, потому что, что бы вы ни делали, вы останетесь собой. Ваши действия не могут устранить вас. Ваши действия будут давать вам все больше и больше сил. Ваши усилия станут пищей для вашего эго.
Как вы можете остановить свой ум?» Кто в вас собирается его останавливать? Сам ум. Это будет гонка собаки за своим хвостом. Вот почему я говорю, что мистически это неверно. Я не специалист в языке, но я разбираюсь в мистицизме. Я могу не очень много знать о мистицизме, мне даже не нужна об этом никакая информация; это мой собственный опыт.
Информация — это знания, полученные через изучение, а знание — это знания, достигнутые через откровение. Я — мистик, а не поэт. Рабиндранат был великим поэтом, и ему казалось, что перевод должен быть поэтичным и лингвистически правильным, но он упустил нечто невероятно важное.
Позвольте мне повторить: Калат манса акал кинхи? О мой Бог, это изумительно. Это чудо. Я представить себе не мог, что это случится. Это поразительно. Ты это сделал?! Я просто изумлен… Я не могу поверить, но это произошло. Я исчез; ты меня остановил. Велика твоя благодать.
Кабир благодарен; это песнь его благодарности. И Кабир не верит в методы. Он не верит, что человек для того, чтобы достичь Бога, должен что-то делать. Что человек может сделать? Человеческие руки столь малы; их далеко не вытянуть. То, что мы можем достать, будет пределом Для нас. Как же мы можем достичь Бога человеческими усилиями? Это невозможно. Только сам Бог может достать до нас. Мы просто можем быть доступными, вот и все. Мы можем поклониться, сдаться, вот и все.
Кабир не верит в усилия, он верит в самоотдачу. Вот что он называет сахадж самадхи, спонтанный экстаз. Кабир это любящий; его путь это путь любви.
Разве вы не видели это в своей собственной жизни? Можете ли вы что-нибудь сделать с любовью? Если я скажу вам: «Идите и полюбите того человека!», что вы сделаете? Вы скажете: «Какая чушь! Как я могу пойти и просто полюбить?» Невозможно просто приказать кому-нибудь пойти и полюбить. Если любовь возникла, она возникла; если не возникла, то ее нет. Нет способа воспроизвести ее по команде. И в этом одна из причин страданий мира: мы все учимся воспроизводит:, любовь по команде, и естественно, что возникает фальшь.
Мать говорит ребенку: «Люби меня, я твоя мать». А ребенок беспомощен и столь зависим! И он вместо того, чтобы любить свою мать, становится политиком. Он начинает притворяться: «Да, я тебя люблю». И он улыбается. Мы сами портим детей, мы сами превращаем их в политиков. Он совершенно не чувствует любви, но ему приходится это делать; мать говорит: «Я твоя мать, и ты должен меня любить». Что же теперь он должен делать? Как любить? Что вы можете сделать, чтобы кого-то полюбить? Вы можете притвориться, вы можете что-то предпринять, вы можете поиграть в любовь, но это будет вовсе не любовь.
