В городе было множество разрушенных зданий. Большевики сожгли все дома; оставались только их остовы. Одни были разрушены бомбежкой, но во многих случаях это были поджоги. Теперь здания уже снова приведены в порядок. Крыши, полы, стены, лестницы, окна, двери, балконы – все было обновлено. Основные мастерские и компании по снабжению должны иметь хорошие помещения на зиму.
Я слышал из донесений, что в нашем секторе что-то происходило, что нам пришлось спрямлять линию обороны, чтобы не оказаться в «котле», и это меня беспокоило. Но оказалось, что все в порядке, ничего не изменилось. Единственной новостью было то, что Будде получил ранение, произведен в сержанты, награжден Железным крестом 1-й степени и отправлен на побывку домой.
Ребята собрались в моей землянке. Свет бледного вечернего неба струился через кисейные занавески на окне, а я читал. Мне пришло письмо от Йо, который на юге, и еще одно от Мартина – он на севере; я был глубоко тронут. Как же разбросало моих друзей – по всем театрам военных действий: в Норвегии, на Ленинградском фронте, в группе армий «Центр», в бассейне Донца, в Южной Франции, в Греции и Африке, на побережьях, на оккупированных островах, в пустынях, в степях и лесах, среди снежных гор и в стенах чужих городов – и все же они говорят одинаково; их сердца бьются в едином ритме.
Вот пишет Мартин… Я вижу, как он пьет и стучит кулаком по столу: «Если только можно было бы начать жить снова и продолжать выполнять свою работу. Я все еще не оставляю свои мечты, мы осуществим их в конце концов… Я нашел несколько красивых икон… Это на будущее!.. А сейчас я довольно пьян…»
А вот Йо, сидящий у своего дома и пишущий об этих странных временах: «На нитке паутины, свисающей с карниза, качается соломинка на ветру. Кот – Петр-младший – сидит на краю стула на солнышке. Сейчас воскресное утро (после семи часов). Слабый синеватый дымок от кухни поднимается и гуляет среди деревьев, и облака отбрасывают огромные тени на окружающий ландшафт. Это чудесно. Сочетание нежно-голубого с бело-желтым и розовым; вот гамма цветов, в которой я живу в данный момент. Наверное, это награда за ужасную первую половину мая, когда танки прорвались сюда. Мы дважды отбивали электростанцию, и долина была такой черной от дыма, что не видно было самого неба. Наше кладбище с крестами становится все больше и больше, а когда вся шумиха и замешательство стихают, у меня опять появляется печальная обязанность выводить буквы на белых деревянных досках. Теперь они уже стали серыми под нависшими ирисами». Так пишет Йо.
Здесь у батареи мелкий дождь моросит под вечерним солнцем, воздух очень чист, и мягкий свет ложится на траву. Я только что глубоко вздохнул. На склоне нашей землянки цветы, так же как и на столе внутри нее. В землянке светло и уютно, как в маленькой гостиной.
Триста пятьдесят русских совершили прорыв и продвигаются где-то по сельской местности. К вечеру в тылу были слышны выстрелы. Удваиваются караулы. Но все это не сможет нарушить мир Господа Бога.
Со вчерашнего дня я нахожусь на НП. Направился на старый наблюдательный пункт, чтобы посмотреть, как изменилась местность. Я брел через луг, белый от тысячелистников и маргариток, и наткнулся на солнечный склон с земляникой. Я так долго там пробыл, что мои товарищи стали волноваться. А я никак не мог оторваться. Моя жадность до земляники была неимоверна. Вот они эти ягоды, красные, спелые и налитые; остается только подставить руку и набить полный рот. Я отбросил в сторону пилотку и поясной ремень и нагибался, чтобы их собирать. Скоро мои руки сделались красными от сока. Потом пошел в Л. Появилось много новых воронок от снарядов, а в землянку было прямое попадание.
Когда приблизился, услышал шум ожесточенного сражения. В следующий момент я увидел группу наших парней в своих стальных касках, крутящихся в бешеном танце, бросающих ручные гранаты. В целом все это представляло собой фантастическое зрелище. Казалось, они используют все мыслимые средства, чтобы привести в смятение русских.
Как выяснилось, командир дивизии прибыл в Л., а именно он совещался в штаб-квартире роты о том, стоит ли рискнуть продвинуться еще вперед. Наши установили русский пулемет и из него вели огонь по русскому же расположению взвода. Русские были огорчены, что наш комдив не попал в ловушку. С большой осторожностью они закрепили провод-растяжку к мине, надеясь, что немецкий генерал заденет его и подорвется на мине. А теперь они подорвали ее сами и по ходу дела подожгли сарай.
Когда «большой человек» удалился, сразу стало спокойно. Мы смеялись, мол, смолкли «большие пушки».
Сейчас полночь, я сижу и пишу при свете свечи. Снаружи строчат пулеметы, а позади меня кто-то кричит во сне: «Еще десять выстрелов, огонь! Какова вертикальная наводка? – 7100…» Затем он повернулся со вздохом. Неподалеку, если выйти наружу, можно увидеть вспышки над новой линией фронта, замкнувшей в кольце большой район.
Глава 8
«МЫ ЗДЕСЬ, ТОВАРИЩИ»
Дождь. Он идет день и ночь. Дощатый настил перед нашим домом хлюпает, опускаясь под нашими ногами в лужи. Но тут есть одно преимущество: нас не вызывают в дозор. Также и мухи присмирели – мухи, которые переносят грязь на все и на всех и поднимаются тучами, как только снимаешь висящую на стене у печки одежду.
Вечер очень спокоен. Легкий туман опустился над низиной, а крыши домов, кажется, плывут в бледном свете. Где-то скрипит телега, лошади бьют копытами в стойлах, слышен звон цепей. Кругом тишь да гладь, как будто фронт на некоторое время переводит дух.
Сидишь здесь в блокгаузе, вдали от всех тревог, среди заболоченных лесов, между пулеметными огневыми точками, каждая из которых соединяется со следующей узким дощатым настилом. Часовые молчат; они стараются не рисковать – в лесах крутится слишком много разного сброда. Нам приходилось простреливать лес, делая своеобразный проход, необходимое пространство между противником и нами. Все это совсем другой мир. И я благодарен за это.
В такие времена, как теперь, фронт – самое лучшее место. Не то чтобы тут всегда множество дел. Иногда их очень мало и человеку приходится учиться оставаться наедине с самим собой. Мне это нравится. На фронте вы невероятно свободны: свободны от мелких забот и хлопот, от неизбежных прилипчивых вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Так же как военный приказ – короток и точен, и нет сомнений в выполнимости нашей задачи, – нет проблем с делами вне повседневных занятий. Помимо небольшого числа вещей, общих для всех нас, таких, как желание снова попасть однажды домой и мысли о тех, кого мы любим, – обо всем прочем мы забываем. У нас нет времени думать о другом, вовлекаться в другие дела.
Тут я могу бродить по лесу, испытывая лишь блаженство от зеленого полумрака после ослепительного солнца в ясный день. Я могу сидеть у монументального входа в свой блокгауз, наслаждаясь запахом смолы и теплом солнечного дня, который наполняет лес большими волнами аромата лугов.
Болезнь нашего времени может быть сведена к нескольким формулам. Мне приходит в голову, что думать об этом можно гораздо лучше здесь, вне шума повседневной жизни, когда от спокойных размышлений не отрывают мысли, связанные с желаниями. А тут мы свободны даже от желаний. Они стали слишком бессмысленны перед неопределенностью завтрашнего дня. Ничего не стоит между нами и
