Как раз когда я в спешке завершал свой доклад, атаковал русский истребитель. От него на мою бумагу попала грязь, а выбитые ударной волной оконные стекла ударили мне в спину. Лейтенант К. был ранен.
Во второй половине дня я пошел с Францем Вольфом и Йеном Брауном в качестве артиллерийских связных батальона Ула. У нас опять была наша маленькая повозка с конем Федором в качестве тягловой силы. Йен был возницей и оператором одновременно.
Мы перевалили через холмы под ослепительно яркими лучами солнца. Приближались шесть русских бомбардировщиков с четырьмя нашими истребителями на хвосте. Они прижимали их книзу. Прежде чем яростная погоня исчезла за деревьями, два больших русских самолета завалились на бок и рухнули, оставив за собой шлейфы дыма.
Мы переправились через Днепр, который тут не шире Кинцига. В Н. пехота вышла на позицию, окапываясь и двигаясь маленькими группами на ровной полосе земли перед лесной полосой, где появится противник. Удар нанесен по левому флангу полка. Силы противника прорвались и уже удерживают территорию. Фланг укрепляется. Мы выдвигаем постоянно действующие дозоры и готовимся к атаке.
Двое из нас шли через поля с затвердевшим снегом, в то время как Франц сел в повозку, чтобы окольным путем ехать через мост. Удаляясь, они становились все меньше и меньше на фоне пустынного пейзажа – Федор, повозка и Франц на месте кучера. Затем они снова приблизились к нам через пологие холмы.
Мы нашли батарею готовой тронуться в путь. Дома были пусты со всеми этими признаками окончательного бегства, которые делают человеческое жилье столь унылым. Мы присоединились к колонне и шли маршем в сторону заходящего солнца. Наступил вечер. Путь становился труднее, дул колючий ветер. Больше он уже не был нежным и игривым, а был голубым и твердым, как сталь. Он хватал за лицо и пронизывал насквозь все тело. Мне было холодно в своей тонкой шинели, без рубашки под нею. Я попросил тулуп, но он тяжким грузом лег на мои усталые плечи. Что-то было не в порядке с моим левым коленом; мы уже прошли десять километров, а предстояло пройти еще тридцать. Усталость сжимала голову отупляющим, оглушающим обручем. В конце концов путь продолжали только мои ноги, шаг за шагом, неуклюже спотыкаясь на ветру. Последние два километра дорога пролегала по глубокому снегу, в стороне от главной дороги. Я шел медленно, как очень старый человек. Из оврага позади меня, где застряли машины, в ледяной ночи раздавались проклятия водителей, подобно крикам проклятых душ.
Было уже за полночь. Помещения для постоя переполнены, так же как и жалкие, грязные лачуги. Мы тяжело опустились на скамьи так, будто были нагружены свинцом. Отяжелевшими от усталости глазами смотрели, как подрумянивался хлеб на железной печке, и слушали, как гудит самовар. Несмотря на все это, мы пели. Мы устроились в одном помещении с несколькими украинскими истребителями партизан[10]. Через некоторое время они оставили комнату за нами и ушли в ночь за своей добычей.
Когда рассвело, мы увидели груду невероятно грязного тряпья, лежавшего на печке. В углах были горы вонючей грязи. Но это – Россия. И так же типично для России, что из всего этого дерьма вдруг вылезает маленькая девочка с милым, ангельски красивым личиком. У нее были большие глаза и белокурые локоны, и все же ее красоте было предназначено так быстро поблекнуть, и она станет такой же, как ее бабушка, такой же безобразной и грязной, как ведьма, что не захочешь до нее дотронуться даже в перчатке.
Ну, мы вычистили свинарник. Украинцы нам помогали, усмехаясь. Они выносили грязь лопатами и досками. После этого помещение стало пригодным для жилья.
День быстро прошел. Он начался рано, после трехчасового сна. Это было потому, что прежде нужно было подумать о лошадях (а найти укрытие как для лошадей, так и для людей было нелегко). Но вечером мы опять пели, чувствуя удовлетворение от хорошо выполненной днем работы для того, чтобы хорошо отдохнуть ночью. Когда я повесил гитару и сел на свое одеяло, как всегда последним из бодрствующих, наслаждаясь моментом одиночества, прибыл гонец с приказом: «Вам надлежит быть в… самое позднее к шести часам». Я посмотрел на карту – ага, так… Подъем в 3.00, отправление в 4.00. Сейчас 22.00. «Спи быстрее, товарищ».
Франц и Йон хотели что-то сказать, когда я стянул с них одеяла в 3.00. Йон уцепился за свое, как ребенок за материнскую грудь; он проспал ровно полтора часа, после того как отстоял на часах.
Одинокая повозка скрипела, двигаясь вдоль реки ранним утром по узким тропам, через деревни, где бодрствовали только часовые, мимо безмолвных соломенных хат, над которыми из труб все еще не поднимался дым. Когда нам приходилось форсировать Днепр, мы с подозрением смотрели на лед. Повозка помчалась по нему на полном ходу, но лед треснул под задними колесами. Нам едва удалось достичь твердой поверхности. Ободренный нашими криками Федор выбрался на берег. Затем мы взобрались на холм, с которого открылся вид на долину реки.
Река здесь еще только начинается, но уже проходит по широкому руслу через обширную холмистую равнину.
Она наложила отпечаток на ландшафт своими крутыми берегами и глубокими теснинами своих притоков. Образовала великолепную дикую промоину в этих мягко очерченных холмах, с их невспаханной землей и снежными полями, покрытыми темными волнами леса, с бледными мрачными голыми кустами на широком круге горизонта.
Мы наслаждались этим видом, пока тряслись в повозке вдоль крутого склона и пересекали плато, где нас самих было видно издалека. Нам нравилось смотреть на деревни, как орлиные гнезда стоявшие на краю обрыва над рекой. Это была страна, которая могла обороняться даже против численно превосходящего противника. Мы перебрались еще через один обрывистый овраг, где Федор крестцом удерживал повозку, опускаясь на задние ноги. Затем я пошел с докладом к батальонному Ройберу, батальон которого называется по имени и званию его командира «Ройбер-капитан» («Reuber Hauptman»). Все еще спали. Противник пока не подошел близко. Однако за четырьмя домами наблюдались признаки жизни. Это был НП, и лейтенант Р. говорил по рации со своим впередсмотрящим, находящимся на значительном расстоянии на сторожевой заставе.
Я подобрал дом, наладил нашу собственную радиосвязь, а потом мотался между артиллерийской позицией, НП и своим помещением для постоя.
Тем временем сторожевая застава вошла в контакт с противником. Наблюдатель отбил пару мелких атак с помощью артиллерийской батареи, одновременно сбивая с толку противника относительно расположения новой линии обороны. Он также подсчитывал его численность по длинным, идущим маршем колоннам, которые приближались по разным дорогам, и наступающие подразделения осторожно и с оглядкой входили в деревни.
Сторожевая застава вышла из боя. Второй акт начался с нашего артобстрела. Загорелась первая деревня, вслед за ней заполыхали и остальные. Но мы не играли в эту игру до одурения. Достаточно было того, чтобы противник на какое-то время отложил развертывание своих войск. Приказ сменить позицию пришел в начале второй половины дня. Мы свернулись и отправились.
Мы еще смогли благополучно пересечь открытый склон холма. Однако теперь шли в одиночестве и на малом расстоянии друг от друга. Вскоре выбрались на другую дорогу, ведущую в обратном направлении; воспользоваться бродом через Днепр уже было нельзя. Небо было ясно-голубым, сильно припекало солнце. Началось обильное таяние снегов. Снег стал мокрым, и потоки талой воды переливались через дороги. Нам пришлось преодолеть несколько грязных оврагов. Дважды лошадь и повозка соскальзывали под уклон. Федор дышал как паровоз. Приходилось несколько раз давать ему передохнуть. С полком в последний раз поддерживалась радиосвязь. Когда, пройдя многими окольными путями, мы наконец достигли «автострады», несколько часов было темно и наша часть уже давно прошла.
Я поехал вперед на грузовике, надеясь нагнать их, но было слишком поздно. В полночь я решил остановиться в Ч., потому что ночной марш в неизвестность – сомнительное предприятие в этой стране. К тому же мы очень устали. Несмотря на ветер и холод, Йон почти валился с места возницы. Его лицо
