напоминало маску, оно было искажено от усилий, прилагаемых к тому, чтобы не заснуть. Мы добрались до ближайшей приготовленной позиции. Там нашли стойло для коня и помещение для нас самих у печки, вместе с несколькими ребятами из пехоты.
Я достал гитару. Освещенные светом огня лица образовывали светлый круг вместе с фигурами людей, усевшихся тесным кружком.
На следующий день мы продолжили марш. Добрались до великой «автострады». Наши ноги были непривычны к булыжникам, и им было больно. Но повозки катились легко. Несмотря на холод и скорость, с которой мы двигались, усталость вновь овладела нами, подобно наркозу. Иногда впереди мы видели прожектора, или парашютные ракеты, или взрывы бомб. В паузах между этими картинами был только ветер темной равнины, цокот копыт и грохот колес.
Когда небо на востоке стало зеленеть, мы свернули с дороги и вошли в деревню, которой предстояло стать нашей новой диспозицией. Прошлым утром прошли двадцать километров, пытаясь догнать отделение, теперь мы преодолели семьдесят. Между нами говоря, этого было вполне достаточно. Мы не возражали, если деревня состоит из жалких лачуг с клопами. Нам было все равно, будет ли она переполнена или нет, лишь бы там нашлось место приткнуться где-нибудь. Я взял свой ранец и одеяла и медленно направился в сторону красного солнца, к дому, где находилась наша штаб-квартира.
14 марта мы прошлись вдоль нашего нового рубежа, рубежа, который следовало удерживать. Его хорошо подготовили. Почти завершено строительство блиндажей, и изучена местность. Это жалкий участок земли, не выделяющийся ничем примечательным. Но за этой линией деревни сожжены и врагу будет не очень-то уютно на оставленной нами территории. Наша собственная позиция хороша по сравнению с той, что досталась ему.
День за днем мы были на открытом воздухе под ослепительными лучами солнца, проходя через замерзшие поля, над которыми поднимаются первые жаворонки. Мы не рассчитываем на боевой контакт с противником до восемнадцати.
В девять я надел свой шерстяной шлем, обмотал шарфом лицо, а на руки надел перчатки. Клопы падают с потолка прямо на шею. Они попадают на стол, коричневые и голодные, а в следующую минуту уже гуляют по кистям ваших рук. Лейтенант О. пронзает их иглой и держит над пламенем свечи, с отвращением кривя верхнюю губу. Потолок оклеен подборкой прошлогодних иллюстрированных газет вместе с отдельными номерами русских газет и оторванными полосами от обоев. Тут и едущий на нас автомобиль фюрера, и угрожающий нам Сталин с квадратной головой, улыбающиеся женщины и атакующие солдаты на полях сражений земли. Это как в тусклом зеркале, в котором запечатлелись все апокалиптические годы, схваченные как жуткое трупное окоченение.
Там на востоке противник атакует яростнее. Иногда шум битвы доносится сюда, и кажется, что знакомый глухой выстрел танковой пушки пробивает себе дорогу сквозь фронт. Мы нюхаем воздух и вдыхаем этот запах. Но противник пробирается через наш сектор очень медленно.
Сегодня он вошел в огневой контакт с нашими передовыми опорными пунктами, которые сдерживают его продвижение за собственно сторожевые заставы. Они там находятся, чтобы отвлечь внимание от нашего нового рубежа. Он пока еще не совсем в радиусе действия наших гаубиц, но пушки наши могут его достать, и ночью воздушный корректировщик поднимается и направляет их огонь, ориентируясь на огни лагеря русских, которые выделяются на фоне пустынной местности.
Противник не может обойтись без этих огней. В таком суровом климате без крыши над головой, все время шагая в неизвестность, постоянно без сухой обуви и сухой одежды, без поставок хлеба и с орудиями, которые не продвигаются вперед, потому что мосты взорваны и дороги разбиты немецкими колоннами. Так что приходится зажигать ночью огни, а из-за чрезмерной усталости не приходит в голову, что кто-то, как зловредное насекомое, летает в небе, направляя снаряды так, чтобы они ложились на огни.
Звезды меркнут во взметнувшемся вверх огне, заполнившем млечно-синее небо. И снова несравненный калейдоскоп цветов от огней последних из оставшихся деревень перед главным огневым рубежом. Воздух настолько неподвижен, что почти ощущаешь ужасный жар. Затем, через несколько часов, огни меркнут и исчезают в синеве ночи, придавая ей темно-красный и фиолетовый оттенки.
22 марта 1943 года мне было присвоено звание лейтенанта, которое считалось действующим с 1 марта. Еще не было уточнено мое старшинство в ранге, но в настоящий момент мне дали в подчинение отделение артиллерийской инструментальной разведки в старом полку.
В последние несколько дней противник медленно просачивается в районы, которые мы для него подготовили. Вечером 21-го роты на передовых опорных пунктах были оттянуты назад к общей линии обороны, и теперь мы начали артобстрел. Сегодня ночью впервые небольшая группа противника обошла аванпост и ринулась на наши проволочные заграждения. Они потеряли восемнадцать человек убитыми, и еще двое были взяты в плен. Постепенно фронт оживает. Вступают в бой пулеметы, минометы и противотанковые орудия противника. Наши собственные орудия заглушают все. Их грохот мощнее, чем что бы то ни было, а траектории полета снарядов направлены на цель, подобно лучам солнца, сфокусированным в линзе.
Сегодня одной из наших сторожевых застав был захвачен офицер штаба артиллерии русских. Штабисты ехали вслепую на одну из позиций на грузовике. К несчастью, они уже миновали пулеметные позиции и были расстреляны, так что грузовик был разбит вдребезги. Однако один из них – адъютант одного из высших офицерских чинов в артиллерии – сдался нам; он выдал нам важные детали о противнике, так же как и обнадеживающие подробности об успехе нашей обороны.
Конец марта. Дует влажный ветер при низко нависших облаках, и в траншеях полно воды. Снег с каждым днем становится все более скудным. Как только оттаивает верхний слой почвы, снег растворяется в грязной жиже и нависает над твердой землей под ним. Доставка боеприпасов становится затруднительной. Тяжело приходится лошадям. Наши ежедневные затраты в десять раз выше, чем у противника, который пока что успел подтянуть несколько легких пехотных орудий. Сегодня мы снимаем наш аванпост.
Я сижу здесь и записываю все это для военного дневника части. События, даты, действующие лица. Это не захватывающая работа Тут на столе подборки и замечания, накопившиеся за месяц, а маленькая пишущая машинка стоит посередине в ожидании работы. Сегодня мне вовсе не хочется этим заниматься. Маленький клоп бежит через стол при дневном свете, и вот от него уже остается только красное пятно. Но их еще очень много, крошечных, подвижных, таких же маленьких, как осенние паучки, и темных, мерзких, которых мы прокалываем и чьи брюшки разбухают на пламени свечи, прежде чем лопнуть. Часто мы вскакиваем со стульев и срываем с себя кители, потому что все-таки еще один маленький мерзавец сидит на стойке воротника.
Моя депрессия продолжалась до тех пор, пока меня не развлек разговор одного из солдат в соседней комнате с Вильгельмом, нашим добровольным помощником. Вильгельму пятнадцать лет, и он присоединился к нам в Ржеве. Он убежал от матери, и теперь немецкие солдаты воспитывают его по- своему – грубовато и по-отечески. Они разговаривают с ним на своем языке, и слушать это забавно. «Куда это годится? – говорят они ему. – Когда ты умывался в последний раз? Вчера? Иди умываться! Пойди принеси воды, эй ты, русский!» И Вильгельм смеется и уходит. Он подрос, и лицо его заметно округлилось.
Он смеется, и у него сужаются глаза, а ночью он спит у ног солдат сном пятнадцатилетнего.
Иногда говорят, что война делает людей недисциплинированными и жестокими, что солдатам бывает трудно однажды вернуться к размеренной жизни. Это чепуха. Это верно, что война нарушила прежний порядок вещей внутри нас и потребовала переоценки ценностей. Она притупила нашу чувствительность подобно тому, как все замораживает мороз. Но столь же правомерно сказать, что она делает людей проще и лучше, что она очищает душу, потому что война открыла нам ценности, которые имеют значение, когда все остальное рушится, такие как человечность, сопереживание, товарищеские отношения между людьми.
С трех часов утра наш телефон трезвонит не переставая. Неприятель атакует по всей линии фронта. Он как будто не понимает, что теперь наступает на рубеж, который будет удерживаться. Иначе не объяснить его жалких усилий. Это верно, что активизировалась артиллерия, ведущая интенсивный огонь, и его «катюши» тоже уже подтянуты. Но вряд ли он может позволить себе достаточно большой расход боеприпасов, чтобы вести продолжительный обстрел. Невозможно организовать систему снабжения в течение одних только суток на опустошенной местности с взорванными мостами, подорванными железнодорожными путями и с дорогами, утопающими в грязи. Так что пусть подходит. Мы не
