диаграммы, развешанные в зале, он поделился со слушателями выводом о том, что в условиях засушливого климата земледелие в губернии никогда не станет основным занятием населения, и наоборот, богатейшие запасы полезных ископаемых (золота, железа, меди, угля и т. д.) ясно указывают на благоприятные перспективы промышленного развития региона. «Нужно не ковырять золото, — заявил он, — а копать поглубже, чтобы добыть зарытый в ней клад — вот задача и лозунг развития губернии». Ну а основой сельского хозяйства, учитывая обилие лугов, должно оставаться скотоводство, сырье которого (кожа, шерсть, жиры) станет источником развития обрабатывающей промышленности. В ближайшее время, — сообщил Ежов, — предполагается обратиться в вышестоящие инстанции с ходатайством о переводе в Семипалатинскую губернию лучших кожевенных заводов. Это удешевило бы производство и дало толчок к общему экономическому подъему губернии.
Конечно, такие мысли трудно назвать «необыкновенно оригинальными», поскольку условия хозяйствования в здешних краях секретом ни для кого не являлись. Сельское хозяйство всегда ориентировалось тут на скотоводство, известно было и о больших запасах полезных ископаемых, но их эксплуатация сдерживалась удаленностью месторождений, слабым развитием дорожной сети, недостаточной заселенностью губернии вообще и районов месторождений в особенности. Поэтому выступление Ежова можно, видимо, рассматривать лишь как свидетельство того, что к этому времени он уже сориентировался в обстановке и готов был со знанием дела выполнять свою руководящую роль.
Пленум губернского комитета партии, проходивший 11–12 сентября 1923 г., узаконил избрание Ежова ответственным секретарем местной парторганизации. Орган губкома журнал «Коммунист» так описывал выступление Ежова на пленуме:
«Докладчиком тов. Ежовым было отступлено от обычного, принятого у нас построения отчетных докладов, которое, к сожалению, господствует на губернских съездах и конференциях. Вместо традиционных цифр, что бюро имело такое-то количество заседаний, на которых было разрешено столько- то вопросов, разделяющихся по своему характеру на такие-то и такие-то, что канцелярией было пропущено столько-то входящих и исходящих, вместо обычных ссылок в слабых местах на «тяжелые объективные условия», доклад дал картину политического и экономического состояния губернии, беспристрастную оценку стоящих перед ней задач и также беспристрастно показал, насколько бюро губкома проявило чуткость обстановки, насколько правильно оно в ней ориентировалось и применяло к ней свои практические мероприятия»{57}.
Пленум поддержал те изменения в деятельности местной парторганизации, которые начались здесь с приходом Ежова. В принятой резолюции, в частности, отмечалось:
«Пленум… всецело одобряя политическую линию бюро губкома, с особым удовлетворением отмечает рост сплоченности организации, решительное изживание имеющихся в недавнем прошлом в организации партизанских уклонов, общее оживление как партийной, так и советской работы, а также переход организации к плановой работе, давшие в совокупности максимальные результаты работы…»{58}
В Семипалатинске Ежов, похоже, пришелся ко двору. Работа у него ладилась, и после напряженных и изматывающих марийских конфликтов здесь можно было немного отдохнуть душой, расслабиться. И все бы хорошо, но росло понимание, что для занимаемых им достаточно уже высоких постов имеющегося багажа знаний становится явно недостаточно. Хотя в одной из анкет того времени в графе «По каким темам можете читать лекции?» Ежов и написал: «По истории РКП и революционного движения, политэкономии, философии»{59}, — но в глубине души он не мог не сознавать, что с его подготовкой работать дальше будет все сложнее и сложнее.
В январе 1924 г., будучи делегатом XIII партийной конференции, Ежов встретился в Москве с секретарем ЦК РКП(б) В. М. Молотовым и попросил предоставить ему возможность продолжить образование. Как раз незадолго до этого при Коммунистической академии открылись курсы марксизма, на которых повышали свою квалификацию руководящие партработники, и Ежов чувствовал, что это именно то, что ему нужно.
Однако планам его не суждено было сбыться. Прошло всего несколько дней после окончания конференции, и партию постигла тяжелая утрата — умер В. И. Ленин. Сознавая всю серьезность и ответственность момента, Ежов пишет Молотову:
«Во время последней конференции в разговоре с Вами мною был задет вопрос о возможности моей переброски и о моем желании поучиться. Хотя этот вопрос мною не ставился официально в обычном порядке, а в порядке обычных товарищеских разговоров, тем не менее считаю необходимым в том же порядке сказать следующее:
В настоящий момент в связи с общим положением в партии и, главным образом, смертью Владимира Ильича, я думаю, не может быть никаких разговоров о личных желаниях в моей переброске и тем более на учебу. Если же принять во внимание вообще затруднения для ЦК в подборке работников для окраин, то, мне кажется, вопрос станет вполне ясным. Я хочу сказать, тов. Молотов, что в настоящее время должно каждому партийцу оставаться на слабо защищенных позициях РКП (а я все же считаю Киргизию слабо защищенной позицией), и тем самым, я думаю, Вы наш разговор не будете принимать во внимание»{60}.
Успешная деятельность Ежова в самой крупной в Киргизии губернской парторганизации не осталась незамеченной. В Киробкоме ему оказывают поддержку, и постепенно складывается мнение о целесообразности его перемещения с губернской на общекиргизскую партийную работу. Об этом свидетельствует, например, письмо, которое 14 сентября 1923 г. направил в ЦК РКП(б) тогдашний исполняющий обязанности ответственного секретаря Киробкома Г. М. Дунаев. Рассказывая о ситуации, сложившейся в отдельных регионах, он, в частности, писал:
«Безусловно, на своем месте стоит тов. Ежов — секретарь Семипалатинского губкома, сумевший сплотить вокруг себя все здоровые силы организации, совершенно разложенной политикой старого секретаря тов. Егорова. В целях окончательного оздоровления организации и постановки работы тов. Ежов во всяком случае должен быть удержан в Семипалатинской губернии до весны 1924 г., причем весной, на очередной партконференции, будет уместно выдвинуть его в состав обкома»{61} .
Помимо прочего, руководству Киробкома нравилось, по-видимому, и умение Ежова работать с кадрами. Партийные организации Киргизии были в тот период расколоты на всевозможные группировки, враждующие между собой, но Ежов в своей кадровой политике старался не давать преимуществ ни одной из них. Выдвигая, например, кандидатов на руководящие посты в уездах, он стремился, чтобы должности председателя исполкома уездного Совета и секретаря партийного комитета достались представителям разных группировок. Занятые борьбой между собой, местные руководители не только не могли объединиться против губернского начальства, но, напротив, вынуждены были постоянно искать у него защиты от происков соперников.
Такие организаторские способности были не лишними и на республиканском уровне, где потребность в работниках, владеющих методом «разделяй и властвуй», ощущалась не менее остро.
11—16 мая 1924 г. в Оренбурге (тогдашней столице республики) проходила IV общекиргизская партийная конференция. На состоявшемся 16 мая первом пленуме обкома нового состава Ежов был избран членом его президиума, и при распределении обязанностей ему было поручено возглавить организационный отдел.
В Семипалатинске это известие было встречено в штыки. Президиум губкома на своем заседании 27 мая постановил: «Ввиду избрания тов. Ежова в рабочий аппарат Киробкома на должность заведующего орготделом и неизбежности его отзыва, просить ЦК об оставлении тов. Ежова для работы в качестве
