выступления Ежова 18 марта 1937 года на совещании, обсуждавшем задачи, стоящие перед Главным управлением госбезопасности в свете решений февральско-мартовского пленума ЦК. В статье, опубликованной в 1938 году в эмигрантском журнале «Социалистический вестник» и в книге «На сталинской секретной службе», выпущенной в Лондоне год спустя, Кривицкий описал, с какой яростью Ежов в своей речи обрушился на Ягоду и его ближних соратников в центральном аппарате НКВД, обвинив их в шпионаже в пользу Германии, в растрате государственных денег, а Ягоду еще и в сотрудничестве с царской охранкой в дореволюционный период. Руководящие кадры НКВД, заявил будто бы Ежов, потеряли доверие Сталина. На их место придут проверенные преданные люди из Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б), которые железной метлой выметут презренных ставленников Ягоды{267} .
Эту историю, со ссылкой и без ссылки на Кривицкого, часто пересказывают в публикациях, посвященных репрессиям 30-х гг., не подозревая, что практически ничего общего с действительностью она не имеет. На самом же деле в своем вполне безобидном выступлении на данном совещании, проходившем, кстати, не 18-го, а 19–21 марта 1937 г., Ежов просто пересказал, почти дословно, свой двухнедельной давности доклад на пленуме ЦК: так же, как и в тот раз, посетовал на неумение чекистов противостоять новым изощренным методам борьбы, которые якобы взял на вооружение классовый враг, отметил недостатки в работе с агентурой, указал на неправильную кадровую политику.
«Людей, — заявил Ежов, — подбирали как хотите, но политических мотивов не было, и ими не руководствовались, а руководствовались при подборе людей другими соображениями, такого порядка, например, сумеет ли вовремя угодить начальству, сумеет ли вовремя крикнуть «ура» и так далее…»{268}
Никого из окружения Ягоды, так же как и его самого, Ежов в шпионаже не обвинял, да и не мог обвинять, поскольку большинство из них, в том числе и Ягода, в это время еще оставались на свободе. Соответственно ничего не говорилось и о связях Ягоды с царской охранкой.
«Нас называют вооруженным мечом революции, — заявил Ежов в заключение. — Из тех фактов, о которых я говорил, [видно, что] меч маленечко, чуть-чуть притупился. Надо его заострить, наточить этот меч. И я думаю, что… Центральному комитету партии, товарищу Сталину мы можем сказать, что этот меч будет отточен!»{269}
Этими словами намеки Ежова на предстоящие преобразования и ограничились, никакие проверенные люди из Секретариата и Оргбюро ЦК даже не упоминались.
Для чего нужна была чистка главного охранного ведомства страны? По мнению еще одного невозвращенца, бывшего резидента НКВД в Испании А. М. Орлова, избавляясь от чекистов старой формации, Сталин и Ежов заметали следы совершенных ими преступлений, убирая людей, слишком много знавших о том, как были организованы показательные московские процессы {270}.
Представляется, однако, что это слишком простое объяснение. Какой смысл менять уже проверенных в работе фальсификаторов, если предстояли новые крупные дела и полученные при подготовке московских процессов навыки и технологии могли понадобиться еще не раз и не два.
Чекистов старой школы следовало заменить не потому, что они слишком много знали (пришедшие им на смену знали уже через месяц ничуть не меньше), а потому, что для тех задач, которые стояли теперь перед НКВД, многие из них были совершенно непригодны. Пока надо было организовывать процессы над «буржуазными» специалистами, подвергать репрессиям кулаков и священнослужителей, преследовать бывших оппозиционеров и т. д., они еще были на своем месте. Но надвигающаяся кардинальная чистка ставила в повестку дня новые задачи, и теперь, не ослабляя борьбы с прежним противником, следовало не меньшие усилия сосредоточить на выявлении врагов в партийном и государственном аппарате. Однако воспитанные совсем в других традициях многие чекисты-ветераны с явным неодобрением относились к попыткам Сталина втянуть их в борьбу с товарищами по партии. Кроме того, наблюдая Сталина и других руководящих работников с близкого расстояния, значительная часть из них давно уже утратила веру в непогрешимость «вождей», и были все основания сомневаться в их готовности беспрекословно выполнять любые идущие сверху указания.
Старую чекистскую гвардию пора было убирать со сцены, и первой крупной жертвой внутренней чистки становится заместитель начальника саратовского краевого управления НКВД, комиссар государственной безопасности 3-го ранга И. И. Сосновский. В прошлом — резидент польской разведки в России, Сосновский был арестован в 1920 г. и тогда же перевербован, согласившись на сотрудничество при условии возвращения на родину после окончания следствия всех названных им агентов-поляков, что и было сделано. В дальнейшем Сосновский работал в подразделениях Особого и Контрразведывательного отделов ВЧК-ОГПУ в центре и на местах и к 1934 г. дорос уже до уровня заместителя начальника Особого отдела ГУГБ НКВД. В декабре 1934 года в составе бригады московских чекистов он выезжал в Ленинград, где принимал участие в расследовании обстоятельств убийства С. М. Кирова. Вероятно, именно в те дни Сосновский в очередной раз попался на глаза находившемуся там же Сталину, который выразил недовольство тем, что на такой ответственной работе находится бывший польский разведчик. После этого Сосновский в начале января 1935 года был переведен в Саратовский край на должность заместителя начальника местного УНКВД, где с тех пор и находился.
В 1936 году некоторые из проживающих в Москве польских коммунистов, обеспокоенные арестами в их среде, обратились в НКВД с заявлением, в котором высказали предположение, что именно Сосновский направляет органы госбезопасности по ложному следу{271}. Кроме того, в ходе допросов арестованных поляков были получены «сведения» о шпионской работе Сосновского, так что в ноябре 1936-го он был арестован. Тогда же за решеткой оказались и многие другие чекисты польского происхождения — внутри НКВД вовсю шла охота на мифических польских агентов.
Следующим представителем чекистской элиты, разделившим судьбу Сосновского, стал бывший начальник Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД, комиссар государственной безопасности 2-го ранга Г. А. Молчанов. Назначенный в конце ноября 1936 г. наркомом внутренних дел Белоруссии, Молчанов пробыл в Минске недолго, затем был отозван в Москву и в начале февраля 1937 г. арестован. Формальным поводом для ареста стало его «неправильное поведение» в истории с агентом Л. Б. Зафраном, о чем уже рассказывалось ранее.
Однако основная чистка началась в НКВД в конце марта 1937 года после ареста бывшего наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды и продолжалась в наиболее интенсивной своей фазе примерно до конца октября того же года. За этот период были арестованы шесть из восьми начальников отделов Главного управления госбезопасности и треть руководителей основных региональных подразделений НКВД, занимавших эти должности на момент прихода Ежова.
К концу апреля 1937 года от Ягоды и арестованных к тому времени его бывших подчиненных удалось с помощью уговоров и избиений получить показания о якобы действующей в НКВД заговорщицкой организации, ставящей целью свержение существующего руководства и захват власти в стране.
С этого времени следствие ведется в режиме особой секретности, чтобы упоминаемые в показаниях имена «заговорщиков» не стали широко известны до того, как руководство НКВД определит, какие из них названы «правильно», а какие нет.
Заявления арестованных записывались сначала начерно, потом их корректировал начальник того отдела ГУГБ, который контролировал данное следствие, вслед за этим очень часто к делу подключался начальник Секретариата НКВД Я. А. Дейч, после чего отредактированный текст поступал на согласование к Фриновскому или Ежову, и уже с учетом их замечаний оформлялся окончательный вариант протокола допроса.
Если же показания, обличающие «заговорщиков», поступали из региональных управлений и исправить их было уже невозможно, приходилось вызывать арестованных в Москву и путем передопросов вынуждать их отказываться от обвинений в адрес тех чекистов, которым Ежов доверял и с которыми собирался работать и дальше.
