– Я на все готова, чтобы тебя не потерять.
– Это бессмысленный разговор.
– Может быть. – Она вскинула голову, ее лицо дышало невинностью, ненакрашенные губы были маняще приоткрыты. – Но я говорю серьезно. Чего бы это ни стоило, я все сделаю, чтобы вернуть твою любовь.
Да, она говорила серьезно.
Уэстон раскурил сигарету и оставил ее дымиться в пепельнице рядом с раковиной, а сам плеснул в лицо горячей водой и намылил щеки мыльной пеной. Глаза у него были воспалены с похмелья, в голове стучало, но он ни секунды не жалел о том, что так бурно провел прошлую ночь.
Быстрыми, тренированными движениями Уэстон сбрил суточную щетину и заметил на шее несколько темных пятен в тех местах, где Тесса Холланд прижималась к его коже своими горячими влажными губками. Черт, от одного воспоминания о ней он уже был готов к новым подвигам.
Но кто бы мог подумать, что она целка? Вот уже пару последних лет она рекламировала свой товар по всему городу. Она прямо-таки пылала, была на все готова. Когда он отвез ее в свой коттедж, арендованный специально для таких случаев, не выказала ни малейшего страха. Она целовала и ласкала его, как искушенная и умелая женщина, совсем непохожая на наивную школьницу, связь с которой, между прочим, могла довести парня до тюрьмы.
Уэстон порезался, чертыхнулся и сунул в рот горящую сигарету, продолжая соскребать мыльную щетину с подбородка. Надо было быть осторожнее – по крайней мере, воспользоваться резинкой, черт бы ее побрал! Но его увлекла и буквально оторвала от земли возможность отыграть очко у Датча Холланда, переспав с одной из его дочек.
Разумеется, если бы это зависело от него, он не остановил бы свой выбор на Тессе. Во всяком случае, не в первую очередь. Он был одержим Мирандой, но прошлой ночью ему было не до подобных тонкостей. Тесса вздыхала, когда он ее целовал, мурлыкала, когда он гладил ее груди, вскрикивала, когда он пускал в ход зубы, захватывая в рот одно из этих восхитительных полушарий. Она сама взяла в рот его возбужденную плоть с такой ловкостью, словно проделывала это раньше не раз. Поэтому для него стало настоящим шоком, когда он без особого принуждения заставил ее раздвинуть ноги, вошел в нее – и ощутил преграду.
Правда, это не заставило его остановиться. Она сама этого хотела, она на это напрашивалась и не меньше, чем он, была полна решимости довести дело до конца. А может, нет? Может, ему только показалось в пылу момента? Сначала она вскрикнула и метнулась в сторону на постели, принесшей ему столько побед, но потом все-таки уступила.
Да, она была горячей штучкой и не могла противостоять своей натуре!
Выпустив струю дыма, Уэстон затушил сигарету и сполоснул лицо. Иногда он сам удивлялся, почему его сексуальный аппетит всегда был включен на пятую скорость. Стоило ему увидеть женщину – и он уже хотел затащить ее в постель. Впрочем, в таких мыслях не было ничего особенного, проблема состояла в другом: он тут же начинал действовать, хотя инстинктивно чувствовал, что надо быть разборчивее. Наверное, во всем виноваты нотации, которые ему когла-то читала мать. Как будто она что-то понимала в добродетели!
Уэстон стиснул зубы и нахмурился, глядя на свое отражение. Он вспомнил, как однажды, десятилетним мальчиком, залез на свой любимый дуб, чтобы поохотиться на белок. Усевшись поудобнее, он вытащил рогатку, сожалея, что у него нет пневматического ружья, как у некоторых из его друзей, и устремил взгляд на высокий куст боярышника, на котором обычно гнездилось беличье семейство. Внезапно из окна второго этажа в домике для гостей послышалась музыка – Мик Джаггер, мамин любимец, распевал про тростниковый сахар. Уэстона тошнило от этой песни. Он слушал ее годами, ошеломленно наблюдал, как его мать, обычно такая благовоспитанная и сдержанная, закрывает глаза, кивает головой в такт музыке и покачивает бедрами. У него это в голове не укладывалось. А сейчас этот шум был особенно некстати: он мог отпугнуть белок.
Уэстон уже собирался слезть с дерева, когда из окна до него донесся смех: серебристый, так редко звучащий смех его матери. Другой голос – басовитый, мужской – произнес что-то неразборчивое, и Микки Таггерт вновь захихикала, как школьница. У Уэстона возникло убеждение, что происходит что-то очень нехорошее, и, хотя он знал, что делать этого не следует, он полез вверх по толстому суку, протянувшемуся к самому гостевому дому.
– Поверить не могу, что ты здесь, – сказала Микки.
– Не мог удержаться. А ты, похоже, меня ждала?
– Нет, глупый, я собиралась поработать над своим загаром.
Уэстон услыхал рокочущий смех.
– В сентябре?
– А почему бы и нет?
– Я думаю, мы можем поработать кое над чем еще.
– Ты злодей! – усмехнулась Микки.
Голос у нее бьл грудной и хрипловатый. Разум подсказывал Уэстону, что пора слезать с дерева и бежать прочь со всех ног, но какая-то злая сила словно магнитом тянула его к этому окну.
– Злодей? – переспросил мужчина, и Уэстону показалось, что он слышит позвякивание кубиков льда в стакане. – Ну нет, вряд ли.
– А что сказал бы Нил?
Снова послышался смех – на этот раз низкий и злобный. Угрожающий.
– Да, это интересный вопрос. Но давай не будем думать о нем сейчас.
Открытое окно второго этажа было уже рядом. Уэстон вытянул шею и прищурился. Когда его глаза
