возбуждение и наслаждение, которое возвращалось с такой же или большей силой несколько раз, сулило ей и впредь огромную волнующую радость.
Будущее — вот что так ее волновало. Когда Роджер вышел, она не спеша принялась за свои туалет, умылась, оделась, возвращаясь к переживаниям ночи, воскрешая в памяти каждое слово, каждый жест Роджера. Вдруг ей пришло в голову, что замечание Роджера о комплименте, должно быть, вежливая ложь. Существует мнение, что джентльмен не должен болтать о своих амурных делах, обычай, который чаще нарушается, чем выполняется многими джентльменами. Однако Леония верила, что Роджер — настоящий джентльмен, он никогда не оскорбит женщину даже намеком об их связи. Леония не очень ревновала к прошлому Роджера, но уже заранее ревновала к будущим соперницам. Ей казалось, что только очень опытный любовник был способен такое с ней проделать и, без сомнения, такой искушенный любовник в этой области обладает разнообразными познаниями. Потом ее поразила неприятная мысль, что любой женщине, наверное, трудно удержать Роджера надолго. Она не верила, что Роджер может быть осознанно жестоким. Возможно, его бывшие женщины были из тех, что цинично относятся к своим мужчинам. Никого не ранит разлука при таких отношениях, когда ничего нет, кроме желания новизны и возбуждения.
Однако Леония уже много прочувствовала и верила, что ее чувства к Роджеру со временем только возрастут. Она не перестанет его любить. Зная это, Роджер не бросит ее, даже если она ему очень надоест. Леония понимала это, но ни за что не хотела бы удержать Роджера из жалости. В течение длинного молчаливого дня однообразного путешествия с остановками для отдыха лошадей и прогулок Фифи Леония и Роджер решали каждый свои проблемы. Они не пришли ни к какому решению и не знали, что будут делать дальше. Для Леонии, конечно, дело было не таким безнадежным. Все, до чего она могла додуматься, это под видом невинного эксперимента возобновить приемы, которым ее научил Луи, и те, которые она сама придумала. Применяя каждый раз новый, она сможет удержать Роджера некоторое время.
Умственные изыскания Роджера принесли еще меньшие плоды. Он додумался только до того, чтобы спросить Леонию, что он должен делать. Было очень темно, когда они, наконец, остановились в городе Сенсе. Наступление прусских войск и падение Лонгви двадцать третьего августа, казалось, довели правительство до полного безумия.
Молодой священник ренегат, выпив вина, рассказывал затаившей дыхание публике, в том числе Роджеру и Леонии, что законодательное собрание проголосовало за то, что все священники, не принявшие присягу, должны подчиняться собранию и отречься от папы римского, а потом покинуть Францию или они будут сосланы на каторгу. И это не все, продолжал он. Многие считают, что следует казнить всех политических заключенных в Аббайской тюрьме.
— Во имя Господа, почему? — спросил Роджер, не сдержавшись. В ответ получил презрительные и предостерегающие взгляды.
— Потому что они предали революцию и хотели погубить жен и детей тех, кто защищает Париж от пруссаков.
Роджер стерпел и прикусил язык, после того как Леония предостерегающе взяла его за руку, и даже заставил себя кивнуть, как бы соглашаясь. Он ничего не смог сделать для заключенных в Аббаи, а за Леонию он был в ответе. Он не мог подвергнуть ее опасности, ввязываясь в политический спор.
— Но если они уже в тюрьме… — сказал еще кто-то.
— У них есть родственники и подчиненные, которые могут развязать контрреволюционный мятеж или заплатить для этого другим, — прорычал другой, сердито посмотрев на того, кто намекал, что заключенные безвредны. — Марат говорит в «Ami du Peuple», что мы должны очистить страну кровью.
Роджер с тоской подумал, как это ужасно, но ничего не сказал, только сильнее прижал дрожащую Леонию.
— О-о, — гордо сказал молодой священник, — собрание позаботится об этом. Есть предложение схватить семьи всех политических заключенных и сделать их заложниками. Депутат, который протестовал против заключения в тюрьмы женщин и детей, получил ответ: «Для борьбы с врагами отечества все способы хороши». А другой депутат, Жан де Бри, предложил сформировать корпус добровольных тираноубийц, которые будут подвергать террору всех иностранных неугодных. Был принят указ о смертной казни. Лонгви следует сравнять с землей, и его население навсегда лишат всех гражданских прав.
Теперь страхи Роджера рассеялись. Это было смехотворно. Он поднял глаза к небу и язвительно сказал Леонии:
— Самая практичная и гуманная мысль, которую мне довелось услышать за последнее время. Именно то, что воодушевляет.
Это не было, однако, предметом для насмешек. Быстро, чтобы не вызвать нежелательных замечаний, Роджер увел Леонию в их комнату. Они тихо обсудили новости, размышляя, стоит ли в такой ситуации ехать в Париж. Важным преимуществом было то, что Париж огромный город, там сейчас неразбериха, он переполнен иностранцами и беженцами, поэтому там легко затеряться. В любом другом месте их сразу разоблачат. Роджер спросил священника о связях Англии с Пруссией и Австрией и тот ответил, что не знает определенно, но если верить слухам, широко распространяемым в газетах, это ужасное политическое событие скоро будет объявлено.
Они решили следовать дальше. Было много яростных споров. Из разговора в гостиной Роджер понял, что маленькие города следуют за Парижем. Если история достигнет апогея, и всех иностранцев будут арестовывать и допрашивать, что вполне возможно, так как везде мерещатся прусские шпионы, они будут уязвимее в городе, где всех знают, чем в Париже. Им не пришлось бы подвергаться опасности. Как только они выедут за ворота города, сразу же направятся в резиденцию лорда Говера. Там им ничего не грозит, если только не начнется восстание, вроде того, когда ворвались в Тюильри, чтобы захватить короля.
— Но если ты боишься, Леония, — сказал Роджер, — возможно, я мог бы…
Она подошла ближе, чтобы он обнял ее.
— Когда мы вместе, я ничего не боюсь. Давай спать. Мы ничего не можем загадывать наперед, пока не знаем истинного положения дел. Может быть, этот глупый священник специально все преувеличил, чтобы казаться значительней.
Это решило проблему Роджера. Было бы смешно спрашивать Леонию, можно ли ему остаться, если она сама его пригласила. Он увидел, когда они лежали в кровати, что она повернулась к нему совершенно естественно, раскрыв губы для поцелуя, как будто так было всегда. Роджер чувствовал то же самое. Не было ни смущения, ни напряженности, ни болезненного ожидания резких слов: «Хорошо, раз ты должен, то скорей заканчивай». С другой стороны, это было совершенно новое и волнующее возбуждение, как будто она была первой женщиной, к которой он когда-либо прикасался. Из-за того, что он знал о жестоком обращении с ней в прошлом, он относился к ней очень бережно. Как будто он всякий раз овладевал девственницей, пусть страстной и радостной, но все же очень уязвимой, которую можно невзначай напугать.
Еще один вопрос был решен той же ночью. Насладившись сполна друг другом, они мирно спали, пока на рассвете их не разбудил шум в гостинице. На душе у Роджера стало гораздо легче. Он уже не чувствовал неловкости, пользуясь великодушием Леонии, только не следует на многое претендовать. Сейчас, когда им грозит опасность, она нуждается в нем, ей спокойнее, когда он рядом, говорил себе Роджер. В сущности он делает ей больше добра, чем зла. Как только они доберутся до лорда Говера, все изменится. Тогда не нужно будет бояться ареста и делить комнату. Их связь сама собой оборвется, без всяких объяснений.
Когда Роджер пришел к этому выводу, его охватило уныние. Он опять стал обсуждать, не лучше ли будет свернуть в сторону от Парижа, однако, когда Леония ответила, что готова делать все, что он посчитает нужным, он осознал свои замыслы. Чтобы быть с ней, он готов тащить ее через всю Францию, подвергая опасности и унижениям. Он рассердился на себя и отмел все прежние доводы, приняв решение ехать в Париж прямой дорогой. Он даже настаивал на отъезде ночью, хотя Леония напомнила ему, что в Париже сейчас, как в древние времена, в отличие от Лондона закрывают ворота и ставят стражников.
Роджера не надо было долго убеждать. Они остановились на ночлег в стороне от Принжи, в пятидесяти километрах от Парижа в фермерском доме. Люди не хотели обсуждать положение в городе. Роджер не понял, то ли они просто неразговорчивы, то ли напуганы, и был слишком осторожен, чтобы не заходить дальше общих вопросов о последних новостях. Они не занимались любовью этой ночью. Кровать, которую им предоставили, стояла в общей большой комнате, где уже спал престарелый отец фермера.
Неожиданно это оказалось восхитительным опытом, полным покоя и радости. Роджер мог обнимать
