вылезший из воды пес, освобождаясь от остатков Видения. — Так Видение было о царе Миносе и его войне...
При этих словах лоб его избороздили морщины, и Ариадна ощутила глубокую печаль, пробившуюся сквозь серебристый туман, что окружал их обоих.
— Ты не любишь войн, — мягко произнесла она. Он выглядел озадаченным.
— Не люблю, — согласился он. — Армии вытаптывают виноградники, используют вино для всяких мерзостей... Но опечалила меня вовсе не мысль о войне. Тут что-то иное. Что-то, чего я не Видел, но что не давало афинянам защищаться... Или я чего-то не помню. — Он повел плечами. — Видение забрано у меня и не станет тревожить мой сон. Ты видишь дальше, чем я, и боишься, что Минотавр вырвется из установленных Дедалом пределов, и афиняне откажутся от договора. Но мое Видение говорит — ничто не удержит царя Миноса от войны, так что, полагаю, все равно — выдержат Дедаловы врата или нет.
— Дионис!.. — вскричала Ариадна, от возмущения позабыв, что ощутила в Видении ложность. — Тому, кого Минотавр порвет, это будет не все равно.
— Ох. — Он тактично изобразил стыд. — Но видишь ли, я не могу вернуть Дедалу силу. Сила — и способность ее использовать — рождается с человеком, а Мать одаряет этим по своей воле. — Он немного подумал. — У тебя Силы достаточно. Я могу научить тебя, как вливать Силу в постоянные заклинания. Думаю, именно постоянные — и закрепляющие — заклятия использовал Дедал для светильников и чтобы закрыть проход. Ты отыщешь их на стенах подле светильников и в дверном проеме у незримой стены.
Выучиться всему этому оказалось труднее, чем вызывать чары из лепестков ее цветка, и поскольку Дионису не слишком нравилось то, что собиралась делать Ариадна, но не хотелось ни отказывать ей в помощи, ни мешать ей использовать Силу по своему усмотрению — ни один олимпиец не стал бы чинить в этом препятствий себе подобному, — он удалился, оставив Ариадну разбираться со всем самой.
Для Ариадны сила, сотворяющая заклинания, была чем-то неуловимым, что истекало из серебристой завязи. В конце концов она увидела ее — тусклое золотистое свечение вокруг чашечки цветка, подобное едва заметному фону, который подчеркивает и заставляет сиять краски мозаик и фресок. Распознав силу, что управляла чарами, Ариадна прервалась — пришло время репетировать танец для ритуала весеннего равноденствия.
Если не считать того, что Дионис не смог прийти — он обещал присутствовать на другом, новом, обряде далеко на Востоке (им, как подозревала Ариадна, они с Гекатой заменили культ, который не одобряли), — праздник удался на славу. Погода была сухой и мягкой, танец — радостным, царь и царица, хоть и не обрели былого единения, пребывали в мире друг с другом, а Ариадну согревало обещание Диониса присоединиться к ней во время благословения земли. К тому же Федра засыпала ее благодарностями: большая часть Афинского посольства присутствовала на ритуале и открыто всем восторгалась.
Благословение земли оказалось одновременно радостью и разочарованием. Дионис был с ней — не только телом, но и душой. Вел он себя, как шаловливый дух: играл в прятки среди виноградников, оставлял на листьях смешные знаки, а один раз даже поцеловал ее — но не тем поцелуем, после которого пара спешит где-нибудь улечься. Несмотря на это разочарование, Ариадна заставила себя следить за истекающей из нее Силой и даже попыталась управлять ею.
Десятидневье спустя Ариадна научилась черпать из своего цветка Силу, не тревожа заклятий. Очень довольная, она отправилась во дворец и восстановила чары Дедала, двигаясь от входа в храм назад, к железным вратам. Она не стала никого предупреждать, на случай, если попытка провалится, — но то, что она сделала, нельзя было сохранить в тайне ни от кого, владеющего магией. На следующий день Дедал — уже не такой бледный и вымотанный — пришел в святилище и попросил дозволения потолковать с ней.
— Спасибо, — с мрачным кивком сказал он, когда его провели в ее покои.
— За что?
— За то, что восстановила чары на волшебных огнях и запорах. И не говори, что ты этого не делала, — все равно не поверю. Твои манеры дышат магией. Я столько раз следил за твоим танцем — неужто ты думаешь, я не распознаю ощущения и привкуса твоей Силы? Давай не будем морочить друг друга. Почему ты это сделала?
— Потому что моя сестрица боялась, что чары развеются и Минотавр сможет вырваться. Она очень не хотела, чтобы какие-нибудь неприятности оттолкнули афинских послов.
— Тогда я должен тебе меньше — но все-таки должен. Ты сможешь и дальше поддерживать заклинания?
— Какое-то время, — сказала Ариадна.
Ей не хотелось признаваться Дедалу, что она совершенно не утомилась, а Сила ее восстановилась в тот самый миг, когда она, встав перед темным образом, попросила у Матери благословения. Говорили, Дедал смертно завидует тем, кого считает соперниками; ходили слухи, что из-за этого он и совершил преступление, заставившее его покинуть родной дом: сбросил со стены помощника, который был ему равен в мастерстве, а в грядущем мог превзойти. Помощник умер, а Дедал бежал.
Ариадне не удалось обмануть его. Она видела, как его глаза ловят ее взгляд, как он всматривается в румянец на ее щеках, в движения рук. Будь она истощена — это было бы видно. Но на сей раз Дедал не стал бросать ей вызов. Он на что-то рассчитывал.
— Вот и хорошо. — Он снова кивнул. — Обязательства перед сестрой закончатся с апрельскими идами: я слышал, к тому времени Афинское посольство отплывет. Тем не менее, думаю, тебе стоило бы поддерживать заклинания несколько дольше; я заканчиваю одну придумку, которая сделает всю эту охрану ненужной, но скоро ли завершу работу — не знаю, и был бы очень благодарен, если бы до тех пор ты мне помогала.
— Если Дионис поддержит меня — я помогу.
— Дионис? — Дедал улыбнулся, но отвел взгляд в сторону.
Прежде чем она успела ответить, он торопливо поблагодарил ее еще раз, повторил, что он у нее в долгу, и распрощался. Ариадна почувствовала раздражение. Очевидно, Дедал не поверил, что она получает Силу от своего бога; он считал, что Дионис скрывает от нее истинный источник, чтобы надежнее держать ее в зависимости от себя, — но все же был чересчур завистлив, чтобы открывать ей на это глаза.
Раздражение было недолгим — стоило Ариадне вспомнить, что сказал Дедал, и оно тут же сменилось любопытством. «Придумка», благодаря которой Минотавра не нужно будет запирать в его покоях?.. Но ведь ничто не может ни научить Минотавра владеть собой, ни развить его ум, а значит, освобождать его ни в коем случае нельзя. Однако стремится он именно к свободе.
Неужели Дедал нашел выход? Ариадне привиделся небольшой домик с садом за высокой стеной, где Минотавр мог бы гулять и смотреть на небо, цветы и деревья. В таком месте он был бы счастлив — даже если зверь поглотит в нем человека. Девушка выпрямилась. И разве такая надежда несбыточна? Если дом соединить с его храмом — царь и царица по-прежнему смогут приводить Минотавра туда. Благоговение перед обретшим плоть богом будет, как и раньше, притягивать людей и не даст иссякнуть потоку даров, Минос и Пасифая ничего не потеряют, а управляться с Богом-Быком станет проще. Ариадна время от времени возвращалась к этой воодушевляющей мысли и даже сходила один раз поговорить с Икаром и поделиться с ним предположениями — но не прошло и нескольких дней, как мысли ее заняло совершенно иное. Федра прибежала оплакать отъезд Афинского посольства: они уехали раньше, чем ожидалось, и теперь, с их отъездом, она снова стала последней — и ничего не значащей — дочерью.
В лучах славословий и восторга афинян Федра расцвела. Гордо вскинув голову, она поведала Ариадне, что двое из них расточали ей такие хвалы за ее мужество — она не боится прислуживать столь злобному богу, как Минотавр, — что она начала уже надеяться, что они попросят Миноса отпустить ее уехать с ними и выдать за принца. Но они уехали прежде, чем успели что-либо предложить.
Чего бы они ни желали, увезти ее они не могли, отвечала Ариадна, успокаивая Федру. Для заключения свадебного договора существуют строгие правила. Только вот Ариадна считала, что славословия, доведшие Федру до того, что она перестала замечать что-либо, кроме лести, не имели с женитьбой ничего общего. Она подозревала, что целью афинян было выяснить как можно больше о Минотавре, а Федра, рассказывая о сводном брате, была отнюдь не так сдержанна, как ей стоило бы, и наверняка сгустила краски, чтобы выглядеть бестрепетной героиней.
Очень скоро, однако, все, что наговорила Федра, перестало иметь значение. Не прошло и четырех дней с отъезда афинян, как Минотавр вырвался на свободу — причем с легкостью, показавшей, что никаким
