— И она исцелилась, — сказал Дионис. — Сперва Пасифая заставила Миноса простить вождей мятежа, сказав, что, когда навязываешь народу ложного бога, бунт вполне справедлив. Потом распекла мятежников — а заодно и всех критян — за пренебрежение своим долгом. Восставать, сказала она, надо было, когда им впервые показали Минотавра — тогда сами боги были на их стороне. Она признала свою — и Миноса — вину в навлечении на всех проклятия, но обвинила критян в том, что они без возмущения принимали предлагаемое ею и Миносом потому, что не менее своих владык погрязли в гордыне и жадности.
— Странно, как ее не разорвали на месте.
— Только не ее! — покачал головой Дионис. — Она лучилась Силой. Потом она заговорила мягче — признала, что Минотавр был карой, но то зло, что вершили они с Миносом, искуплено, что Афины тоже понесли наказание за бесконечные смуты и также искупили свой грех. Я никогда не видел, чтобы Мать являла себя столь откровенно и столь... твердо. Все бунтовщики отдали Миносу царский салют и вновь принесли клятвы верности.
— Бедный Минотавр, — прошептала Ариадна. — Бедное невинное орудие. — Потом ей вспомнилось мимолетное дуновение теплого ветерка на корабле, и как он ласково потрепал ее локоны. — Он наконец-то обрел покой под рукой Матери. Я знаю, что это так.
Внезапно Дионис вскочил с ложа.
— Вот интересно, что ты теперь выдумаешь, чтобы не идти со мной на Олимп?
Ариадна рассмеялась.
— А ничего. Ты хочешь забрать меня тотчас? Я готова. Он заморгал.
— Готова?.. Что — даже не одевшись? Почему же ты так долго противилась мне?
— Иногда поверить, что ты человек, куда проще, чем в то, что ты бог. — Она хихикнула. — Я сопротивлялась потому, что ты не стал бы делить со мной ложе. Мне все время виделось, как к тебе чередой стекаются толстомясые ничтожества, ты делишь с ними постель и радость, а я предоставлена презрению и насмешкам твоих друзей и домашних.
У Диониса отвалилась челюсть. Он закрыл рот и сглотнул.
— Но я не привожу женщин в свой дом. Мне вполне хватает того, что бывает в полях. Я...
— Лжец, — коротко обронила Ариадна. — Однажды утром я Призвала тебя — и в постели с тобой была женщина. — Он снова открыл и закрыл рот. — И ты не заставишь меня поверить, что ты невинен, строя из себя снулую рыбу, — продолжала она. — И в будущем ложь тебя не спасет. В твоей постели намерена быть я, так что места другой там не будет, а еще я намерена вместе с тобой благословлять виноградники и лозы — чтобы быть под рукой, если потребуется некая... помощь.
— Да, — просто сказал он, и взгляд его просветлел. — Твоим способом любить лучше. Но, Ариадна, я не лжец. Женщиной, что ты видела в моей постели, была Афродита. Мужчина... мужчина не может отказать Афродите. А она просто поблагодарила меня за дар, который я преподнес ей.
— Ты прощен, — весело заявила Ариадна. — В то время я была лишь ребенком и не могла порадовать тебя.
— Ты смеешься надо мной. — И Дионис тоже засмеялся.
— Конечно. Не настолько я дура, чтобы не знать, что мужчина всегда остается мужчиной. Скорей всего мне не раз придется тебя прощать, но...
Он затряс головой, краска сбежала с его щек.
— Я никогда... Это мерзко! — взорвался он. — Всякий раз после этого мне делалось худо. Те жрицы... да точно так же быстро они могли бы совокупиться и с псом.
Ариадна подошла к нему, обняла, прижалась.
— Возможно, ни это, ни убийства больше не будут нужны. Ведь мы вместе. Здесь, на Крите, мы просто бегаем и танцуем среди лоз. Если мы будем вместе — надеюсь, твое священное безумие выразится как- нибудь по-другому... Я Видела помост, как тот, что со священными рогами, но на нем стоял человек: он говорил, а вокруг рядами толпились слушатели — они рыдали, стонали, плакали и смеялись... и учились науке любить. Быть может, твой Дар пробуждать эмоции выльется в беседы — столь убеждающие, что сотни душ очистятся, не ссорясь и не проливая крови.
— Уста мои, я тоже Видел это и никогда не понимал. Но и толковать не просил, ибо это Видение было со мной всю жизнь — и всегда дарило мне счастье. Теперь я понял его — и стал еще счастливей.
А потом Дионис перенес ее — точно так, как она в шутку и предложила — на Олимп. Однако они оказались не в его покоях, не в гостиной или спальне, которую Ариадна мельком видела, когда Вызывала его. Они перенеслись в покои, где она жила в прошлый свой визит сюда, — но как же в них все изменилось! Все было пронизано светом, что лился из огромных окон, забранных Гадесовым стеклом.
От Ариадны ожидался вскрик изумления — но она рассмеялась. Вся красивая мебель, изящные статуэтки, великолепные ковры, в собирании которых для другой женщины винила она его, были здесь. А потом ее охватила дрожь, но не от холода, а от восторга — Дионис увлек ее в прелестную спальню, где в сундуках таились наряды, сшитые по ее мерке и по олимпийской моде из тех тканей, что он забирал.
До самого конца дня Ариадне не приходилось думать, чем заниматься. Слуги явились к ней со слезами радости, умоляя что-нибудь приказать им, как она делала в те прекрасные пять дней, которые прожила здесь. Или — если она не хочет, чтобы ее тревожили так часто — пусть даст им правила, чтобы они могли следовать им, не попадая впросак, ибо часто не знают, что и как делать, и не хотят быть наказанными.
Ариадна успокоила их. Она станет присматривать, чтобы они делали свою работу, и защищать их от сумасбродных требований Диониса и его гостей. Отныне вести дом станет она — и присматривать за тем, куда деваются приношения Дионису тоже, ибо, зная его, подозревала, что немалую часть их Силен и Вакх оставляют себе.
В обед к ним пришел Силен и, разбрызгивая радость, погрузился в обсуждение всевозможных походов в лавки и на рынки — кстати, и на рынок рабов тоже. Сперва им нужно найти приличного повара, а после позаботиться о куче разных вещей, до которых у Диониса никогда не доходили руки. Вакх не появился, но после, столкнувшись с Ариадной в лесной гостиной, извинился и, избегая ее взгляда, объяснил, что есть места, где он должен бывать — как подобие Диониса.
Ариадна не позволяла себе смеяться, пока разговаривала с ним. Итак, Дионис швырнул ему кость, и голодный пес ухватил ее. Ариадна подозревала, что с виноградников, которые «благословляет» Вакх, получают такое вино, что улучшить его не под силу даже Дионису.
И все же в ту ночь, после того как они долго и радостно занимались любовью в ее прекрасной новой постели, Дионис спросил:
— Ты несчастна. Я сделал что-то не так?
— Ничего, любовь моя. — Она крепко поцеловала его. — Я счастлива. Просто подумала — кто теперь будет танцевать в Кноссе для Матери? Время подходит, и...
— Ты и будешь танцевать, — сказал он. — Ты думаешь, я хочу, чтобы Ее гнев пал на нас? Я стану относить тебя в Кносс столько, сколько нужно, чтобы подготовить танцоров, и ты можешь забрать сюда черный образ. Я построю Ей золотую молельню там, где играют фавны. Или останусь с тобой в Кноссе. Покуда мы вместе — мне все равно. Я не хочу снова расставаться с моей Ариадной.
Она потянулась к нему и поцеловала.
— Мы всегда будем вместе, — проговорила она, и, помолчав добавила уверенно и твердо: — Я — истинные Уста, и Вещаю, ибо Вижу то, что таит твое сердце — и мое.
