служит Дионису, а он изъявил желание видеть ее покои более уютными.
Ариадна вызвала жриц и жрецов; они пришли сразу же и приветствовали ее как госпожу — и она немного успокоилась. Но, напомнила она себе, они все старые и привыкли к порядку, заведенному старой царицей. Может, они считают, что покои верховной жрицы и должны выглядеть, как лавка старьевщика. «Лучше мне начать командовать сейчас же, — подумала Ариадна, — пока аура Диониса еще окружает меня — и пока они не вспомнили, что мне всего-навсего тринадцать лет».
— Наш бог, — проговорила она, — повелел мне очистить покои от всего, что было неправедно собрано прежней жрицей. Он был недоволен ею и показал это, отвернувшись от нас, хотя никто, кажется, этого не понял. Но, явившись ныне на мой Призыв, он не намерен больше терпеть, чтобы его обирали. Отсюда и из спальни нужно отобрать лучшее — и отложить для него, дабы по первому его требованию возложить на алтарь. Остальное нужно продать, а деньги я собираюсь использовать для восстановления храма и покупки одежд, более приличествующих его служителям. К тому же нам нужна хорошая еда. И еще — пора вам поискать учеников.
Один из жрецов отвел кулак ото лба и взглянул Ариадне в глаза.
— Прежде служить здесь не хотел никто, — сказал он, — ведь бог не приходил и не удостаивал нас хоть каким-то ответом, а лозы сохли и вино прокисало. Теперь же... — Он глубоко вздохнул, лицо его сияло. — Теперь нам придется отбиваться от желающих стать здесь учениками, лозы нужно будет подпирать рогатками, а вино будет ароматным и сладким, словно амброзия.
А что, если ничего этого не случится? — подумала Ариадна, более привыкшая к тому, что мечты ее обращаются в прах — а не исполняются.
— Бог Дионис явился перед своим изображением на алтаре, — сказала она. — Он назвал меня своей жрицей. Он пообещал прийти на мой Призыв и благословить лозы и вино. Об амброзии речи не было.
Четверо служителей сбились в кучку: ее тон, должно быть, напомнил им, что Дионис — не самый милосердный бог.
— Как мы узнаем, что счел бы лучшим наш бог? — дрожащим голосом спросила одна из жриц.
— Узнаю я, — отрезала Ариадна. — Я выберу за него. И вина, если я ошибусь, будет на мне. Я также отберу то, что надо будет оставить в покоях, и укажу, как все расставить — чтобы здесь стало уютно.
Ариадна спокойно обвела взглядом жрецов; никто не возразил ей, и она кивнула.
— Начнем.
Один из жрецов поклонился и вышел — привести храмовых рабов. Ариадна медленно пробиралась через завалы, выбирая вещицы здесь и там и помечая мебель, которую собиралась оставить в своих покоях, ленточками, принесенными жрицей. Чашечку, из которой она пила и в которой увидела Диониса, Ариадна взяла себе. Судя по весу, подумалось ей, это чистое золото. Все остальное — кроме нескольких изукрашенных каменьями золотых и серебряных сосудов и пары столиков из слоновой кости, выбранных для бога — отправилось в кладовку позади стены с фреской.
Оставались еще сундуки. Некоторые из них были набиты одеждой. Ариадна велела жрицам разобрать их и взять оттуда новые одеяния для себя и жрецов и не забыть о рабах — разумеется, в зависимости от положения каждого. И напомнила им, что если они отыщут что-нибудь ценное — расшитое золотом или украшенное камнями, например, — таковое одеяние следует отложить для приношения богу. В других сундуках лежали свитки и зажатые между дощечками папирусные и пергаментные листы. Еще два Ариадна приоткрыла и торопливо захлопнула: в одном были драгоценные украшения, в другом — серебро и золото. Их так же, как сундуки с манускриптами, Ариадна велела оставить на месте. Пусть бог сам решит, что делать с их содержимым. Она понадеялась, что никто не заметил сокровищ — впрочем, решила девушка, даже рабы поостерегутся красть у божества столь неистового.
После этого дел у Ариадны почти не осталось. Пора домой, с дрожью подумала она, сжавшись и озираясь в полном отчаянии. К облегчению своему, она заметила, что солнце уже почти в зените; если она поест со жрецами и жрицами, то возвращение во дворец отложится. Потом, после трапезы, по-прежнему оттягивая неприятный момент, она задержалась еще немного, отдавая распоряжения насчет спальни. Однако больше обманывать себя было нельзя: как ни крутись, а ей не избежать столкновения с матерью — отказываться от своего бога из-за Пасифаи она не собирается.
Жрицы и жрецы проводили Ариадну от святилища вниз. На тракте все уступали ей дорогу, и это было приятно — но лишь усилило ее тревогу, как и то откровенное почтение, которое выказывали ей все, кто работал в полях и винокурнях. Вот разъярится мать, если узнает об этом — но вряд ли тогда рискнет сотворить что-нибудь с признанной верховной жрицей Диониса.
Спускаясь к Царской Дороге, Ариадна размышляла, стоит ли ей оставить сопровождающих при себе. Ей понадобилось немного времени, чтобы сообразить: четверо пожилых оборванцев из храма не произведут на ее мать впечатления и не заставят ее изменить себе. К тому же лучше не позволять помощникам видеть их верховную жрицу униженной — а может быть, и наказанной.
Возможно, если она войдет через западные ворота — ей удастся взбежать по ступеням и пробраться к себе в комнату незамеченной. Ариадна поморщилась. Это бесполезно. Раньше или позже встретиться с Пасифаей ей придется; так лучше покончить с этим побыстрее и сразу все выяснить. Решено — она войдет через парадный северный вход, как и пристало верховной жрице, коей коснулся бог.
У начала спуска к северному портику Ариадна поблагодарила своих провожатых, сказала, что скоро возвратится в святилище, и отпустила их. Повернувшись, она с изумлением увидела, что оба стража ворот застыли, опустив оружие и прижав кулаки ко лбу: ее приветствовали жестом почтения и поклонения. На миг Ариадне захотелось обернуться, взглянуть, здесь ли Дионис, но она знала, что его нет: приди он — она бы почувствовала.
Официальное приветствие заставило ее осознать, что она совершенно одна, — и пожалеть об этом. Надо было оставить жрецов. По правилам у нее должна бы быть целая свита.
Свита есть даже у быков, которых ведут на ритуальные танцы, с легким раздражением подумала Ариадна, сглотнув комок в горле. Быков приносят в жертву — но до этого они переживают мгновение славы. Жаль, что это не пришло ей в голову раньше. Да, сказала она себе, размечталась — откуда же взяться свите, если Дионис сам разогнал своих прихожан. Вспомнив обещание бога защитить ее, Ариадна глубоко, хоть и с некоторой дрожью, вздохнула — и пошла по насыпи к воротам.
Проходя меж приветствующих ее стражей, Ариадна негромко произнесла:
— Вижу вас, — ритуальный ответ жриц и жрецов на обращение верующих.
Стражи опустили ладони. Один просто улыбался, а другой, тоже с улыбкой, сообщил, что отец ожидает ее в царской зале.
Страх, что сжимал ее сердце, развеялся. Отец доволен ею, уж в этом-то Ариадна была уверена, и она с облегченной душой почти побежала через многоколонную залу, по коридору и через Двор Танцев. На площадке широкой лестницы девушка приостановилась, сообразив, что рядом с отцом может быть и мать, но все же пошла дальше — и совершенно успокоилась, услышав доносящиеся из залы голоса. Минос и Пасифая не одни, а отец никогда не позволит Пасифае унижать и мучить дочь перед придворными. Кое-кто из них видел Диониса и слышал, как он признал ее.
Ариадна остановилась в дверях — и поняла, что обе ее догадки верны. Справа от нее через световой колодец падал сноп солнечного света — винно-красные колонны пылали в нем, озаряя переливчатые юбки дам и добавляя блеска браслетам и ожерельям мужчин. У дальней стены, под яркой мозаикой с изображением человека в короне, что шел, опустив руки на гривы двух львов, на помосте рядом с восседавшим на царском престоле Миносом сидела на маленьком троне Пасифая.
Большей части мозаики Ариадна не разглядела: в зале было полно народу, куда больше, чем она ожидала. От удивления она даже вскрикнула негромко. Повернул голову один придворный, другой... Вскоре по залу волной прокатился звук ее имени. И как волна, следом поднимались правые руки, а левые кулаки прижимались ко лбам. Ариадна бросила быстрый взгляд на мать. Пасифая сидела очень прямо, полные ее губы сжались в тонкую линию. Придворные ждали — обратив к Ариадне лица, они застыли в позе почтения.
Ариадна затаила дыхание, страшась принять это общее поклонение — и в то же время боясь отвергнуть его. Дионис обидится, если она не примет этого, ведь она его жрица, и в ее лице поклоняются ему. С другой стороны — мать скорее всего решит, что дочь собирает лавры для себя, и обозлится вконец. Но Дионис был для Ариадны важнее, чем Пасифая.
