На мгновение он застыл. Потом повернул к ней голову.
– Элизабет?
Она не ответила, только отпустила его и сделала движение рукой к узлу своего платка. Это безумие, подумала она, подвергать опасности жизнь Вильяма, мучить его и себя ради человека, которому от этого не будет никакого вреда, кроме уязвленного самолюбия. Нет, даже и этого не будет, поскольку он никогда ничего не узнает. Никакого вреда ни одному живому созданию во всем мире, а для нее и Вильяма это нечто большее, чем надежда на спасение…
И если это грех в глазах Господа, он, сама добродетель, иона, само милосердие, будут поняты и пропущены.
Вильям не сделал ни одного движения, пока она не распустила волосы. Со вздохом, похожим на рыдание, он пошел в переднюю комнату, закрыл дверь и запер ее на засов.
Возвращаясь, Вильям опять замер на пороге спальни. Элизабет уже сняла не только платок, но и верхнее платье. Линии ее стройного тела явственно проступали под тонкой рубашкой. Застигнутая врасплох, Элизабет не стала изображать стыд или испуг. Она нежно улыбалась, глядя в жаждущие глаза, которые, казалось, пожирали ее, и прекрасно сознавала, что именно остановило Вильяма.
– Иди же, – сказала Элизабет. – Ты знал, что я худа, но, надеюсь, не так ужасна, чтобы превратить тебя в камень, как Медуза.
Глаза Вильяма засверкали. Несколькими крупными шагами он преодолел расстояние, разделявшее их, и прижал Элизабет к себе.
– Может быть, не всего, – засмеялся он, – но одну часть моего сердца ты уже превратила в камень. – Он зарыл свое лицо в ее волосы. – Я не знаю, кто ты в глазах других, Элизабет, но для меня – самое прекрасное создание на свете. Ты прекрасна, любимая. Смотреть на тебя – рай и ад одновременно, поэтому я радуюсь и горю огнем.
У Элизабет перехватило дыхание. Вильям никогда не говорил ей подобных слов. Прежде они были слишком молоды, слишком уверены в долгой жизни, чтобы возникла необходимость в таких словах. С другой стороны ее нельзя было назвать совершенно неопытной в сексуальном отношении. Они с Вильямом достаточно экспериментировали до того, как их разлучили. Однако сексуальное наслаждение Элизабет, казалось, застыло на этой отметке. Моджер считал ее холодной и не сомневался в этом. Его небрежные попытки подготовить жену к совокуплению не приводили ни к чему, кроме отвращения, и сам акт превращался в нечто, требующее стоицизма, вроде порки.
Но Элизабет никогда не переносила свое отвращение к совокуплению с Моджером на совокупление как таковое.
Поэтому слова Вильяма – больше, чем слова, доказательство его страсти – так возбуждающе подействовали на Элизабет.
– О, Вильям! – вздохнула она, целуя его шею и ухо.
Он сказал что-то, но Элизабет не расслышала. Его руки стали ласково гладить ее тело. Затем он попытался снять с нее рубашку, которая мешала прикоснуться к коже Элизабет. Она была готова, даже желала снять ее, и, как только это сделала, сразу задохнулась в объятиях Вильяма. Грубая шерсть его плаща коснулась нежной кожи груди и живота.
Это неудобство следовало исправить – Вильяму нужно было раздеться. Элизабет наблюдала с нарастающим возбуждением, как обнажается его крепкое тело. Она не думала о том, что раньше без малейшего возбуждения смотрела много раз на обнаженных мужчин.
Элизабет вообще не думала ни о чем, а только усиливала их обоюдное желание прикосновениями и поцелуями. Сняв, обувь и чулки, Вильям вновь крепко обнял ее, и Элизабет сделала инстинктивное движение бедрами, от которого Вильям задохнулся. Он поднял ее и понес к кровати, но на полпути наклонился и начал целовать груди и соски любимой.
Элизабет кусала губы, чтобы не закричать от возбуждения. Она стонала и трепетала в руках Вильяма, покусы вала его шею, пыталась достать гениталии, но не могла. Она, задыхаясь, произносила его имя и слово «пожалуйста», чувствуя, что умрет, если тотчас не получит удовлетворения нестерпимому желанию, овладевшему ею.
Вильям чувствовал себя соответственно. Его жена была пассивным партнером, никогда не отказывающим, но и не показывающим какого-либо удовлетворения, хотя, утолив свою страсть, Вильям честно пытался доставить ей удовольствие. Кроме скучной уступчивости Мэри, Вильям знал только практичные ласки шлюх. Поэтому поведение Элизабет было новым для него и настолько возбуждающим, что он почти потерял контроль над собой. Он знал, Элизабет готова к близости. Вильям хотел положить ее на кровать и взять, но не мог. Как только он брал в рот сосок, Элизабет начинала извиваться и стонать. Как только ее спина касалась кончика его затвердевшего копья, горячий поток удовольствия разливался по всему его телу.
Вильяма охватила такая сильная дрожь, что он опасался уронить Элизабет Наконец он положил свою ношу на кровать и лег на нее сверху Она вскрикнула, когда Вильям вошел в нее. Он прекратил толчки, боясь причинить ей боль, но Элизабет стала помогать ему, и он продолжал в предвкушении полного удовлетворения своей страсти.
– Подожди! – вскрикнула Элизабет, решив, что его вздохи означают конец. – Подожди меня! Подожди!
– Тише, – успокаивал он, целуя ее. – С тобой не зеленый юнец. Не торопись, доверься мне.
Она подчинилась, и Вильям сдержал слово. Через несколько минут он заглушил ее крики и свои стоны, припав ртом к рту Элизабет. Кончив, Вильям долго не хотел выходить из нее, сознавая, – это может уже никогда не повториться. Он приподнялся на локтях, чтобы Элизабет было легче, одновременно прикрывая собой и тем самым сохраняя тепло.
Ее волосы были в беспорядке, но глаза, похожие на застывшую воду, светились удовлетворением.
– Я никогда не знала.. – шептала она. – Не знала…
Вильям был изумлен. Он поднял голову повыше. – Ты хочешь сказать, что все эти годы…
– Не так уж много лет. Он никогда не приходил ко мне после зачатия Джона… и можешь быть уверен, я не звала его. Он думает, я холодная…
– Холодная? Вот идиот!
Элизабет улыбнулась: такая страсть прозвучала в голосе Вильяма!
– У каждого свой вкус, – сказала она. – Уверяю тебя, мне все равно, что он обо мне думает, лишь бы оставил меня в покое.
– Слава Богу и за это, – проворчал Вильям.
– Тебе не нужно бояться, любимый. Есть только ты. Я не переживу его прикосновения. Никогда!
Элизабет не сомневалась в своих словах. Она была уверена, что говорит правду. Однако если бы Элизабет была столь же любимой и прекрасной в глазах Моджера, как в глазах Вильяма, может быть, она и не сохранила бы в. памяти свою детскую влюбленность – разве только как приятное воспоминание. Она могла читать то, что Вильям думает о ней, по его лицу, и находила себя все более привлекательной. Это была новая оценка ее стройных бедер, нежной смуглой кожи, небольших грудей, таких же крепких, как у только что созревшей девушки.
Вильям тоже не сомневался в правдивости слов Элизабет. Ее отношение к нему было достаточно очевидным, а сознание того, что он был первым – единственным! – мужчиной, доведшим Элизабет до оргазма, железными узами приковывало его к ней. Горько сознавать, что он потеряет ее, как только они расстанутся. Радость и горечь побудили Вильяма возобновить ласки.
– Нет, Вильям. У нас нет времени.
– У нас ничего нет, – ответил он. Глаза Элизабет наполнились слезами.
– Для тебя все случившееся ничего не значит? А для меня – это все. Позволь мне встать, Вильям.
– Ради Бога, не сердись, Элизабет. Ты же знаешь, я не это имел в виду… только то, что не смогу перенести разлуку с тобой. Не успев соединиться, мы должны пойти разными путями.
– Позволь мне встать, – повторила она мягче и погладила его по щеке. – Если я не встану, то испачкаю постель. Не надо давать твоим слугам и дочери доказательство того, что я шлюха.
– Никогда не говори так!
Вильям быстро встал. Элизабет тоже поднялась, потрясенная выражением его глаз.
