– Недавно я услышал, – продолжал Генрих, – от одного духовного лица – верного мне человека, что вассал моего брата, не очень влиятельный, имеющий лишь два замка, – правда, один расположен на Темзе, а другой на одной очень важной дороге – как раз и есть тот человек, который настроил Ричарда против меня.
– Разве возможно, что столь незначительная личность могла повлиять на графа Корнуолльского? – спросил Раймонд, которому такой поворот в разговоре нравился все меньше и меньше.
– Я и сам так думаю, – согласился Генрих, – но, после того как мне назвали его имя, я вспомнил, что в последние годы правления моего отца, во время смуты и после, когда страной правил Луи, отец того человека, друг де Бурга, был смотрителем Уоллингфорда, и Ричард бывал у них довольно часто. Этот вассал, зовут его Вильям Марлоу, того же возраста или, возможно, на год-два старше моего брата. Они, должно быть, время от времени были партнерами в играх. И кроме того, Ричард как-то упоминал об этом, Вильям служил оруженосцем Рэннольфа Честерского.
– Но это слишком знатный лорд, чтобы иметь в оруженосцах столь ничтожную личность.
Веселость Раймонда постепенно улетучивалась. Рэннольфа Честерского вся Европа знала как благороднейшего человека – справедливого, милосердного, непоколебимого в своей вере, щедрого на советы, с ясными и возвышенными целями. Мог ли мальчик, воспитанный покойным графом Честерским, вырасти человеком, который злонамеренно сеет раздор в королевской семье?
– Это верно, – согласился Генрих, – но, думаю, его взяли по просьбе брата. После того как война прекратилась и граф уже не был ежедневно в центре сражений, Марлоу стал служить моему брату.
Генрих был абсолютным эгоцентристом. Он редко обращал внимание на чувства и эмоции других людей за исключением своей жены, и не вследствие холодности и равнодушия. Генрих был сердечным, любящим человеком но уже с двенадцати лет он был королем. Поэтому люди, от мала до велика, старались угождать малейшим его желаниям, чувствам и настроениям, а если им что-то и не нравилось, они оставляли это при себе. Наставники могли бы, конечно, воспитать его и получше, но они больше обучали политике, нежели пониманию человеческих чувств Поэтому Генрих не заметил перемен ни в поведении, ни в голосе Раймонда.
– К тому же граф Корнуолльский и сэр Вильям – давние друзья, – напомнил Раймонд, пытаясь обратить внимание короля на то, что «дурное влияние» в том случае должно было бы продолжаться намного дольше, чем несколько лет. Но по выражению лица короля он понял, что тот совсем не понял его замечания, и продолжил:
– Я не могу понять, сир, чего столь незначительный человек хотел добиться таким путем. И уж наверняка он должен был рисковать всем, говоря плохое о вас вашему брату, графу Корнуолльскому. Всем известно, даже в моей стране, которая так далеко отсюда, что граф Корнуолльский – самый преданный и любящий вас человек.
– Тем не менее, так было не всегда, – лицо Генриха помрачнело. – Когда Ричард Маршалл поднял восстание против меня тринадцать лет назад, мой брат был очень близок к тому, чтобы присоединиться.
Король, как понял Раймонд, уже давно таил в себе подобные подозрения.
– Такое вам мог сказать только враг! – запротестовал юноша.
– Но Ричард говорил об этом мне сам, в лицо, – с раздражением прервал Генрих. – И только шесть лет назад, когда я выдавал свою сестру за графа Лестерского, когда они пришли ко мне в слезах и молили о помощи, потому что сходили с ума от любви друг к другу, долго пытались справиться со своими чувствами, но так и не смогли, Ричард сказал мне самую отвратительную вещь в присутствии всех членов совета.
– Но вы, конечно, не сможете сомневаться в любви и преданности своего брата. – Раймонд вздохнул. – Он доказывал вам это много раз.
Ну, зачем он так поспешно согласился на это дело? Раймонд удивлялся себе. Может быть, этот его дядюшка, вознесенный своей юной женой, просто какой-нибудь монстр, который намерен уничтожить своего брата?
Но лицо Генриха вдруг прояснилось.
– Да, – согласился король, улыбаясь, – я и не сомневаюсь в Ричарде. Он и сам тогда раскаялся, признал свою вину и всегда поддерживал меня с тех пор. Но ты спросил меня, чего надеялся добиться тот незначительный человек? Неужели не ясно, что он хотел сделать друга королем, который помог бы ему возвыситься среди знати?
Раймонд беззвучно открывал и закрывал рот, он лишился голоса от ужаса. На этот раз чувства его были настолько очевидными, что Генрих не мог их не заметить. Он засмеялся и покачал головой.
– Нет-нет, я не обвиняю Ричарда в измене. Как бы ни ошибался мой брат в своих поступках, он никогда не желал мне зла. Он, конечно, считал, что спасает меня, удерживая от поступков, способных разозлить моих баронов. Но не думаю, что и сэр Вильям хотел «спасти» меня от чего-нибудь в этом роде. Он, мне кажется, надеялся, что действия Ричарда настолько настроят против меня всю знать, что я буду убит либо на войне, либо наемным убийцей. И тогда он станет правой рукой другого короля – Ричарда.
В этом уже что-то было. Раймонд нахмурился, погруженный в свои мысли.
– А если бы вы сказали графу Ричарду, и…
– Ты не знаешь моего брата, – сказал Генрих. – Он самый преданный человек в мире. Я же тебе уже это говорил. Ричард никогда, ни за какие награды не предаст ни меня, ни другого человека. Если я скажу ему это, то он станет защищать своего друга. Нет, мне нужны доказательства. Послушай меня. Не думаю, что этот сэр Вильям дурак, ведь Ричард не выносит глупых людей. Он вряд ли прямо говорит Ричарду плохое обо мне, никто не может так поступить и сохранить после этого расположение моего брата. Он говорит что- нибудь вроде: «Король во многом вредит себе сам, и его нужно сдерживать любой ценой, для блага самого короля». Но в своей семье или друзьям этот Марлоу скорее всего говорит иначе.
«Это похоже на правду, » – подумал Раймонд.
– Я не предпринимаю никаких действий против сэра Вильяма, чтобы не разозлить Ричарда. Я навел справки: они действительно очень много времени проводят вместе, Всякий раз, когда Ричард бывает в Уоллингфорде, он обязательно какое-то время проводит в Марлоу или сэр Вильям едет к нему.
– Вы абсолютно уверены, что все это правда? – спросил Раймонд.
– Нет. И это вторая причина, по которой воздерживаюсь от каких-либо действий. В чем я уверен, так это в том, что у человека, который рассказал мне все это, нет личных причин лгать. Он никак не связан с сэром Вильямом, разве что аббатство, где учился, находится поблизости от Марлоу. Кажется, он случайно услышал какой-то разговор, который выдавал подобные намерения сэра Вильяма. Подслушанные разговоры могут быть неверно истолкованы, и я допускаю возможность, что сэр Вильям не виновен ни в чем.
Ощущение того, что он, Раймонд, загнал себя в ловушку своим слишком поспешным предложением помощи, что он стал грязным инструментом в чужих руках и его хотят использовать, чтобы убрать человека, рассеялось. Раймонд улыбнулся. Король имел полное право следить за ненадежными людьми. Но Раймонд все же испытывал некоторую неловкость оттого, что ему придется играть роль шпиона. И хотя его целью должно стать выяснение истины, а не попытка опорочить невинного человека, он решил все же прибегнуть еще к одной отговорке.
– Но я не знаю ни этого человека, – заявил он, – ни даже графа Ричарда. Что я должен сказать ему? Не понимаю…
– Ядам письмо, в котором будет сказано, если простишь меня за такую шутку, что ты приехал ко мне без ломаного гроша и нуждаешься в помощи. Я попрошу сэра Вильяма взять тебя к себе на службу. Что же касается того, почему посылаю тебя именно к нему, а не к кому-то другому, то скажу, что Ричард очень хорошо отзывался о нем. Поэтому я и подумал, что он будет хорошим наставником молодому человеку, нуждающемуся в поддержке.
Раймонд с облегчением рассмеялся. Вряд ли его заподозрят в шпионаже, если он приедет с письмом от короля. Очевидно, Генрих действительно не хотел обманывать вассала своего брата, а хотел только знать правду.
– Отлично, – согласился Раймонд. – Я могу быть просто сэром Раймондом из Экса. Это ничем не грозит мне. Каждого третьего мужчину в Провансе и Эксе зовут Раймондом или Альфонсом.
– Прекрасно, – одобрил Генрих, и они рассмеялись как дети, затевающие какую-то шалость.
Затем Раймонд снова стал серьезным.
