если бы возложил ответственность за содержание Эдуарда на кузена Генриха — Питера де Монфорта или на одного из епископов.
— Никто не согласился бы с тобой с большей радостью, чем сам Генрих, — заметил Альфред, вонзая в ломоть хлеба свой нож для еды.
— Что за червь точит тебя, Альфред?
Он пристально посмотрел ей в лицо.
— Ты знаешь, я не разделяю твоего мнения о праве Лестера заставить короля подчиниться воле его баронов. Я не очень рад тому, что потерял обычное право мужа требовать, чтобы жена разделяла его мнение, но я знал, что ты сторонница Лестера, еще до того, как попросил твоей руки, и, во всяком случае, я не настолько глуп, чтобы требовать от жены перемены лояльности. Никто не может изменить веру, как меняют платье.
— Я не принадлежу ни к какой партии, — возразила Барбара, нежно сжав его руку, прежде чем отпустить ее. — Уверена, я говорила тебе об этом раньше. Это правда, я думаю, что королю Генриху нужна узда. Никто не сдерживал его, и он годами высасывал соки из своего королевства, чтобы прокормить банду чудовищ, которые выпрыгнули из проклятой утробы его матери в результате ее второго брака. Мне не жаль, что власть перешла в другие руки. Поскольку Лестер и его сторонники — победители, а мой отец поддерживает Лестера; я довольна, что они будут наставлять короля на путь истинный. — Она вздохнула. — Все, что угодно, только не война. И я беспокоюсь лишь о том, чтобы в Англии воцарился мир и чтобы моего отца, дядю, двоюродных братьев и сестер, всех, кого я люблю, не разбросало по разные стороны.
Альфред тоже вздохнул:
— Тогда ты хотела бы, чтобы принц Эдуард поддержал условия мирного договора, которые предложил Лестер, даже если это означает отказ от права стать королем?
— Почему обязательно отказаться от престолонаследия? Он станет прекрасным королем. Однако какая разница, что пообещает Эдуард? Никакая клятва, данная под давлением, не свяжет ему руки. Я совершенно уверена, архиепископ или Папа освободят его от клятвы.
— Барбара! Что ты говоришь?! — В голосе Альфреда звучал неподдельный ужас. — Недостойно давать лживую клятву!
Она нетерпеливо пожала плечами:
— Заставлять человека клясться против его воли, пользуясь своим преимуществом, тоже недостойно.
— Женщина! — прорычал Альфред.
— Мужчина! — так же резко ответила Барбара. Она была удивлена, когда это слово сорвалось с ее губ. Она не позволила бы себе такого тона с отцом; если бы это произошло, он дал бы ей пощечину. Альфред только возвел глаза к небу и собрался оспорить ее доводы со своих позиций. Она начала верить, что замужество, если только ревность не расстроит его, может оказаться вратами на небеса.
Альфред не стал уничтожать первую причину, которую она считала неопровержимой. Сдавая позиции, она видела его удовлетворение, и ей хотелось уступать еще. Однако во втором вопросе уступил Альфред, признав, что Эдуард уже очень озлоблен, потому Генрих де Монфорт и пригласил ее посетить принца, чтобы хоть немного его утешить. Эдуард не оспаривал условия договора, предложенные парламентом после битвы при Льюисе. Возможно, он уступил этим предложениям, чувствуя вину или страх, но Барбара думала, что отчасти он сделал это потому, что соглашение связывало его только на время правления отца. После смерти короля он был бы свободен.
— Прошу прощения, Альфред, — вмешалась она, когда он замолчал, поняв, что его не слушают. — Я, кажется, сказала что-то, чего совершенно не имела в виду, естественно, ты не можешь обещать убедить принца согласиться на то, о чем сам не имеешь ни малейшего понятия. Если ты сделаешь это, он причислит тебя к своим врагам и не станет слушать. Мне думается, ты должен попытаться его утешить, чтобы он не отказался сделать то, что лучше для него же, и вывести королевство из состояния злобы и ненависти.
Вместо ответа Альфред наклонился и поцеловал ее. Не отдавая себе отчета, Барбара привлекла его ближе. Ее губы сами собой прильнули к его губам и ответили на поцелуй, а руки обняли его за плечи. Он начал приподнимать ее, чтобы крепко прижать к себе. Со стуком и грохотом столик опрокинулся, и содержимое чашек и бутылей полилось на пол.
8.
На грохот примчались слуги постоялого двора. Все было быстро приведено в порядок, и они продолжили трапезу в полном молчании. Щеки Барбары пылали, а Альфред, подбодренный удачей, пробовал все блюда подряд. Однако после глотка вина Барбара спокойным голосом заговорила о чем-то несущественном. Единственный ее взгляд сказал Альфреду, что теперь она вооружена вдвойне и почти рассержена; остаток времени они провели в беседе о разных пустяках.
Так как Барбара очень хорошо разбиралась в политическом положении группировок в конфликте, она сдерживала сумасбродные идеи, возникавшие в голове Альфреда. Он же не поддался искушению остаться вместе с Барбарой на ночь, так как не ожидал перемен в ее поведении. Кроме того, ему нужно было обдумать, как выполнить обещание, данное Людовику, и увидеть принца и в то же время не солгать Генриху де Монфорту. В этом он преуспел, а что касается Барби… Альфред улыбнулся, и его крепкие белые зубы засияли на темном фоне лица: ему осталось ждать всего четыре дня.
* * *
На следующее утро, сразу после восхода солнца, Альфред отправился к Генриху де Монфорту. Он заявил, что очень хочет поговорить с принцем, но чувствовал бы себя исключительно глупо, если бы на предложения парламента, которые следовало еще раз изложить Эдуарду, но уже устами старого друга, принц ответил отказом не менее резким, чем если бы перед ним находился противник.
— Моя настойчивость приведет лишь к тому, что Эдуард рассердится и на меня и еще более озлобится. Но я постараюсь дать ему понять, что ты очень страдаешь и искренне желаешь предоставить ему больше свободы. Если мне удастся ослабить его ненависть, ты сам сможешь представить ему условия мирного договора в лучшем свете.
— Я не могу обещать ему больше свободы, пока он не согласится…
— Генрих, выслушай меня. Я буду выглядеть предателем и к тому же дураком, если стану настаивать на том, чтобы он принял условия мирного договора, с которыми я незнаком, условиями, которые просто не готовы, чтобы мне их сообщили.
— Увы, — огорченно вздохнул Генрих, — окончательный текст еще не подписан, хотя Эдуарду уже известно большинство положений. Все, о чем я прошу, — чтобы он рассмотрел их.
— Бесполезно. И я скажу тебе почему. Из всего сообщенного мне можно догадаться, что Эдуард слишком рассержен сейчас, чтобы вести себя разумно, и не имеет значения, кто к нему обратится. Неужели ты не видишь, что, если его гнев и обида утихнут, вероятность того, что он обдумает действительные достоинства предложений, а не отвергнет их, не рассматривая, существенно возрастет?
— Но что я могу сделать? Ты не знаешь, каким он стал теперь.
— Могу догадаться, — возразил Альфред. — Я видел Эдуарда в плохом настроении. Еще можно что-то предпринять, по крайней мере, уменьшить напряженность между вами. Сначала Барбара расскажет ему, что его жена и ребенок находятся в безопасности и наилучшем здравии. Это сразу смягчит его. Затем я напомню ему, какие несчастья он навлек на себя необузданным гневом. Я могу предложить, в обмен на более разумное поведение и ограниченное обещание не пытаться бежать, разрешение с твоей стороны, скажем, часовой прогулки по стене или еще чего-нибудь.
Генрих де Монфорт, обдумывая сказанное, прищурил свои светло-серые глаза, но спустя мгновение отрицательно покачал головой.
— Нет, если он попросит то, что я не смогу ему дать, он рассердится еще больше.
— Тогда скажи мне, что ты мог бы позволить ему, и я предложу ему это, — сразу откликнулся Альфред. — О, еще лучше: пусть наш первый визит будет очень краток. Позволь Барбаре утешить его, рассказав об Элинор и ребенке. Вечером, после того, как ты узнаешь, как подействовало на него наше посещение, я снова зайду к тебе, и мы решим, следует ли мне поговорить с ним еще раз или нет.
— Благослови тебя Бог, — сказал Генрих. — Я останусь твоим должником, а вместе со мной — мой отец и вся Англия, если ты сумеешь умиротворить принца.
