Выпалив эту тираду, Одрис вновь вонзила пятки в бока лошади и поскакала по проселочной дороге, стороной огибая Хексемское аббатство. Она, не заезжая в Корбридж, остановилась в небольшой рощице неподалеку от городка и приказала Морелю немедленно разыскать и привести к ней отряд охраны. Однако Одрис не суждено было попасть в Ратссон в этот день. Вестниками судьбы оказались два всадника, скакавшие к рощице с той стороны, откуда она ждала приближения всего отряда. Губы Одрис сурово сжались, стирая с него обычную для него добрую улыбку. Одрис не сомневалась, что Хью приказал капитану отряда задержать ее в Корбридже на отдых, и эти двое едут теперь за ней, чтобы сопровождать ее в город. Ну нет, подумала она, я ни за что не пойду на такую глупость и, если потребуется, поскачу на север в одиночку. Вдруг вся ее злость и раздражение рассеялось, словно их и не было. Огромный боевой конь под одним из всадников был, несомненно, Руфусом.
— Хью! — воскликнула Одрис, пуская лошадь вскачь навстречу приближающемуся возлюбленному. — Ты сошел с ума! Я же тебе писала…
— Я с ума сошел? — крикнул в ответ Хью, спрыгивая с коня и подбегая к ней со слезами на глазах, чтобы заключить в объятия. — Да как ты могла подумать, что я позволю тебе самой пускаться в такой трудный путь!..
— Старина Морель, преданный мне всей душой, и ватага вооруженных до зубов латников в счет, конечно, не идут? — парировала Одрис со счастливой улыбкой, обнимая его так крепко, как только могла в той неудобной позе, в которой сидела и вернула поцелуй прежде, чем Хью отпустил ее, сконфужено выкрикивая очередную глупость, дескать, она не должна наклоняться, чтобы не искалечить себя и ребенка.
Второй всадник спешился и подошел к ней, чтобы поздороваться. Им оказался Ральф, а не Морель, как она первоначально предполагала.
— Морель так благоговеет перед тобой, — сказал он насмешливо, — что если бы ты сказала ему, что прыгнешь со скалы и полетишь, словно птичка, ему и в голову не пришло бы тебе возражать. Только у нас с Хью хватает здравого смысла, чтобы с тобой поспорить.
— Что-то не больно много здравого смысла я вижу в том, что мы оставляем столь явный след для дяди, — возразила Одрис. — Надеюсь, прочтя мое письмо, он смирится с моим решением, но вдруг ему взбредет в голову, что Хью коварно соблазнил простодушную девушку, лелея какие-то свои планы, или подумает, что я, забеременев, сбежала от него, боясь жестокой расправы, и его святая обязанность — вернуть меня домой, спасая от «проклятого соблазнителя» и меня самой? Я не желаю видеть двух мужчин, которых я люблю больше всех на свете, схлестнувшимися в яростной схватке. Я хочу, чтобы дядя свыкся с мыслью о моем замужестве, увидел, что я счастлива, и помирился с мужчиной, которого я сама выбрала себе в мужья.
— Я не такой дурак, каким ты, меня считаешь, моя дорогая, — отозвался Хью. — Тебя мало кто знает в лицо, а я, поскольку меня знают куда больше, старался никому на глаза без нужды не попадаться. Дядя Ральф близко к сердцу принимает наши с тобой хлопоты, поэтому я попросил его разделить со мной тяготы этого предприятия…
— Я еще не настолько стар, чтобы бояться сесть на коня, — обиженно перебил его Ральф.
Одрис расхохоталась.
— Я так рада, что не одна страдаю от самомнения нашего дорогого Хью, который считает всех, кроме себя, слабосильными растяпами, не способными даже дышать без его помощи. Хью, опомнись, о каких тяготах ты говоришь?
И какое предприятие имеешь в виду? Мы что, не едем в Ратссон? Отсюда до него не более десяти лиг, и я уверена, что мы доскачем до него еще засветло.
Хью нерешительно улыбнулся; он понимал, что в словах Одрис имелась толика истины — речь не о ней самой, она слишком беззаботна по отношению к себе и их ребенку, а вот дядю обижать, действительно не стоило. Всему причиной была та хмельная радость, которая вздымалась в нем, день ото дня все выше и выше, та трогательная искренняя любовь, которой дарил стареющий родственник, то особое чувство, которое он испытывал, ощущая себя частью старинного рода, глубоко укоренившегося в стране. И это чувство заставляло его придавать Одрис и ребенку, которого она носила в чреве, еще большее значение. Хью казалось ранее, что невозможно любить Одрис сильнее, чем он уже любит ее, но принадлежность к роду Ратссонов и привязанность Ральфа сотворили чудо, сделали невозможное возможным. Он не смог бы объяснить это словами, и уж во всяком случае не здесь и не теперь, когда ненадежное апрельское небо покрылось облаками и начал дуть резкий и холодный ветерок, раскачивая кроны высоких деревьев.
— Нет, — сказал он, — мы не поедем в Ратссон. Смотри-ка вот-вот начнет накрапывать. Может, давай отдохнем, Одрис, пока не распогодится?
— Хью, — простонала она, ты уже совсем на этом свихнулся. Подумай сам, если мы будем прятаться от каждого апрельского облачка, то никогда не сдвинемся с этого места. Я же не растаю под этим мелким дождиком, и я не нуждаюсь в отдыхе, проскакав какие-то жалкие три лиги. Более того, ты серьезно ошибаешься, если считаешь, что меня не знают в Корбридже. Мне приходилось бывать в нем достаточно часто, чтобы кто-нибудь из зевак мог узнать меня или мою лошадь. Не глупи, давай поедем.
Хью все еще терзался сомнениями, когда вмешался Ральф.
— По-моему, — сказал он, — стоит хотя бы пересечь реку для начала. Мы достаточно мобильны и в любой момент можем разбить лагерь. И Одрис права, когда говорит, что не следует оставлять след. Я поскачу назад, приведу отряд. Встретимся в лиге отсюда южнее моста.
— Южнее моста? — эхом отозвалась Одрис, когда Ральф ускакал прочь. — Почему южнее? Куда мы поедем?
— В Дарем, там и сочетаемся браком, — ответил Хью, направляя Руфуса к той дороге, которая вела к старому римскому мосту через Тайн. — Мой дядя убедил меня, — продолжал он, когда Одрис пристроилась рядом, — что при наших обстоятельствах было бы не слишком разумно полагаться на брак, заключенный в захолустной церкви без авторитетных свидетелей, — он ухмыльнулся, когда заметил недоверчивое выражение ее лица. — Не только ты строила планы. Я ездил в Йорк, чтобы просить совета обо всем этом у архиепископа Тарстена.
Губы Одрис округлились, свидетельствуя об изумлении, и Хью удовлетворенно расхохотался.
— Моя исповедь не слишком его порадовала, но он уже задолго до того знал, что я люблю женщину из знатного и могущественного рода. Как бы там ни было, он не из тех, кто стонет над уже пролитым молоком, да и я теперь не тот безродный выскочка, которым считался раньше. Достойный прелат собственноручно написал послание епископу Дарема, в котором просил немедленно обвенчать нас в присутствии всех тех высокопоставленных священнослужителей, которые ему подвластны или навестят в это время собор по делам церкви.
— А почему он сам не пожелал благословить нас? Не потому ли, что все еще считает наше поведение недостойным и предосудительным? — резко и прямо спросила Одрис. Она не чувствовала себя оскорбленной, но, поскольку знала, как Хью любит старика-архиепископа, заменившего ему отца, боялась, что за улыбкой возлюбленного прячется глубокая обида.
— Нет, конечно же, нет, душа моя, — ответил Хью, ласково положив руку на ладони Одрис, покоившиеся на холке лошади. — Мне пришлось, разумеется, смиренно выслушать проповедь о греховности гордыни и губительности алчности, но, я знаю, он меня простил. Он бы охотно обвенчал нас и дал свое благословение, но ведь дорога в Йорк для тебя, в твоем нынешнем положении, так трудна и опасна… И я боюсь… Он очень болен, душа моя… Боюсь, он опасается, что просто не доживет до того момента, когда сможет поздравить нас с законным браком.
У Одрис болезненно сжалось сердце, когда она услышала в спокойном голосе Хью печальные и горькие нотки.
— Тем более мы должны поехать в Йорк, Хью, — сказала она, тряхнув головой и решительным жестом отметая все его возражения. — Со мной все будет в порядке, дорогой. Посмотри на меня. Неужели я выгляжу хилой и чахлой? Неужели мои глаэа слипаются от усталости, а волосы потеряли здоровый матовый блеск? Я крепка, как никогда, и наш ребенок внутри меня находится в полной безопасности. Видит Бог, я много раз варила зелье, помогая женщинам вынашивать их детей, я знаю все признаки приближающего разрешения от бремени, и, заверяю тебя, ни одного из них пока не вижу у себя и не чувствую. Прошу тебя, милый, давай поедем. Я сгораю от желания познакомиться с человеком, который воспитывал тебя, когда ты
