происходящим.
В детстве мы играли в эту игру. Теперь это уже не игра. Когда мы играли, был день. Теперь же спустилась ночь, тёмная ночь! Или мы попали в узкий душный туннель? Иначе почему в вышине не мерцает ни одна звезда, а небесный свод будто сотворён из чёрного, прокопчённого камня? Проходящие поезда движутся, не зажигая огней и не подавая сигналов, совсем бесшумно, и только дрожь рельсов выдаёт их близость, их смертельную близость. Ощутив её, мы отпускаем руки и отходим в сторону— быстро и осторожно.
В густой мгле ничего не разглядишь, надо быть осмотрительным. Натолкнувшись на что-то твёрдое, мы понимаем, что это стена туннеля, прижимаемся к ней, подобно утопающему, что хватается за соломинку, и пропускаем огнедышащий поток, несущийся по тёмному туннелю. Ищем руку друга. Иногда находим её, а иногда нет. Мы стараемся заглушить пронзительный, как боль, крик души: «Это страшная игра!» Но теперь это уже не игра. Стены, если они действительно есть, забрызганы кровью. Мы не видим кроваво-красных пятен — в темноте они кажутся чёрными. Чёрные пятна на чёрном фоне. Руки ищут друга, чтобы начать игру снова. Но не всегда рука, которую ты найдёшь, оказывается рукой друга. (К сожалению, ты осознаешь это слишком поздно.) Иногда она цепко держит тебя, вместо того чтобы отпустить в нужный момент, и тогда…
Но иного выхода нет. Надо искать партнёра и вместе двигаться вперёд — шаг за шагом. Вон вдалеке виднеется тусклое пятно света. То ли бледная луна выглянула из-за облаков, то ли светлеет выход из туннеля (если туннель есть на самом деле). А может быть, это свет приближающегося поезда? Хотя нет, паровоз ведь никогда не зажигает огней, он пыхтит и тащит за собой вагоны — сначала грузовые, без дверей и окон, а потом несколько вагонов-ресторанов.
Сквозь случайно отдёрнутую плотную занавеску в окне вдруг мелькнёт яркий свет и оживлённые лица пассажиров. Пассажиры едят, пьют и смеются. Подобно вспышке фотоаппарата, это продолжается лишь одно мгновение. Но мы все успеваем увидеть и даже слышим беззвучный шум застолья.
Быть может, когда-то мы тоже мчались в светлых и шумных вагонах-ресторанах? Были гостями или хотя бы слугами на этом весёлом пиру, а потом нас за что-то вышвырнули вон? Или мы сами сбежали, не выдержав запаха перегара и сигаретного дыма? А может, мы были вовсе не пассажирами, а колёсами и шатунами локомотива и тащили на себе весь состав? Или углем, что сгорает в паровозной топке и дымом выходит в трубу, а потом снова превращались в уголь, чтобы, сгорев, стать дымом?.. Но мы твёрдо знали: тех, кто умирал от духоты, голода или жажды в грузовых вагонах без окон и дверей, сжигали в топке паровоза. В этом пассажирском поезде было только два вида вагонов — светлые, просторные вагоны- рестораны и наглухо заколоченные, набитые людьми до отказа теплушки. Быть может, когда-то мы тоже томились в них, а потом нас выбросили оттуда или мы сбежали? Вы ломали дощечку в полу или потолке вагона и, рискуя жизнью, выбрались наружу, по счастью, не размозжив себе голову о рельсы или камни.
Куда идёт этот поезд? Или он вечно движется в тёмном бесконечном туннеле? Почему в вагонах- ресторанах всегда горит яркий свет, а окна занавешены? Быть может, пассажиры боятся темноты ночи (или тьмы туннеля) и скрылись от неё за плотными занавесками? Иначе они предпочли бы свет дня и солнца.
А может, поезд остановился посреди туннеля из-за какой-то неисправности? И чтобы пассажиры не испугались тьмы, приказано опустить на окнах шторы? Мы же, решив помочь попавшим в беду людям, отправились в путь? Но каково тем, кто заперт в грузовых вагонах?
А может, машинист, не загасив топку, остановил поезд, и чёрный ядовитый дым отравляет ничего не ведающих пассажиров? Мы спешим предупредить их об опасности, но они нам не верят, даже насмехаются над нами. Быть может, это они и выкинули нас из вагона? Быть может, быть может…
Несомненно лишь то, что мы идём по рельсам. Рука об руку, шаг за шагом. Наверное, мы надеемся, что пятно света впереди, маленькое и тусклое, станет больше и ярче, и наконец солнце обласкает нас тёплыми лучами, и мы, не веря своему счастью, будем щуриться и заслонять глаза от яркого света, который будет настойчиво пробиваться сквозь полуприкрытые веки и сомкнутые пальцы.
Быть может…
Но хватит этих «быть может». Ведь, быть может, как раз сейчас, сию минуту из темноты вынырнет поезд — и нас не станет? Несомненно лишь то, что мы идём по рельсам. Шаг за шагом, рука об руку…
Быть может, ночью (или в туннеле), окутанные рымом (или мраком)… рано или поздно…
Ах, снова эти «быть может». Отбросим их, и прежде всего то самое страшное, о котором я не осмеливаюсь даже говорить. Оно так ужасно, что я уверен — это ложь. Ложь, что только я и мой напарник идём по рельсам! Что никто ничего не говорит, не поёт, не кричит и что вообще вокруг никого нет! Ложь, что мой напарник только тень, вымысел! Я слышу голос товарища. Чувствую его присутствие. Вижу во мраке блеск его глаз. Отбросим все сомнения. И прежде всего то, самое ужасное.
Давайте крепко сожмём пальцы друга, ощутим их теплоту! И хотя нам трудно сохранить равновесие, будем двигаться вперёд, шаг за шагом, подавив в себе страх. Надо во что бы то ни стало удержаться на гладких, скользких рельсах!
И вперёд! Только вперёд!
В детстве мы играли в эту игру. Теперь это уже не игра.
Кошмар
Век великолепия грандиозных сооружений и лжи…
Рассвета дешёвой пошлости и распада… Величайшей слабости и расцвета позора…
Век двуличия.
Какой звезды закат Сгустил так ночи мглу?
Нет, это был не кошмар. Кошмар не может быть таким простым. Кошмар всегда запутан. Чаще всего кошмар бессмыслен и сложен. То, что произошло, было далеко от здравого смысла и строгой логики. Но за эти несколько лет он был свидетелем стольких разных событий, что уже ничто не казалось ему лишённым смысла. Жизнь его и других людей за эти несколько лет стала развиваться вопреки логике и смыслу. Или, точнее сказать, так: имела свой особый смысл и свою особую логику.
Нет, это был не кошмар. Во время кошмара можно было зажмурить глаза, и тогда кошмар исчезал, а он просыпался. Но сейчас страх был настолько велик, что ему не удавалось зажмуриться. Если он на мгновение потеряет контроль и пуля продырявит его…
Нет, это был не кошмар. Все произошло очень просто. Раздался звонок в дверь. Жена тихо, очень тихо, подтолкнула его. И тихо, очень тихо, прошептала:
— Звонок.
Но он и сам уже проснулся и услышал. Привычным движением взял часы. Было двадцать минут четвёртого. Стрелки образовали угол в тридцать градусов. Он не понимал, почему каждый раз, когда он вскакивал, проснувшись среди ночи, и смотрел на часы, всегда было двадцать минут четвёртого Он уже не разглядывал циферблат, а замечал только знакомый угол в тридцать градусов.
Он встал и оделся. Его взгляд упал на маленького сына, который спокойно спал — дышал ровно и часто. И вдруг его сердце упало. Эти ночные звонки чаще всего бывают вестниками какого-нибудь несчастья: болезни, аварии… смерти. Но тот, кто был за дверью, не торопился. Он не стал звонить снова. Кто же это мог быть?
