— Мне кажется, что это карта нашего города.
— Посмотри на неё внимательно и скажи, что ты там видишь по краям?
— По краям её нарисованы сосны, ели и другая растительность.
— А знаешь ли ты, что все это значит?
— Нет… Откуда же мне знать, ваше превосходительство?
— Это карта запланированных лесонасаждений. Они и должны будут преградить дорогу урагану. Понял ли ты это, дурак?
— Да, ваше превосходительство, понял.
— Ну а если ты все так хорошо понял, зачем же написал это письмо?
— По глупости, ваше превосходительство. Это я писал до разработки плана лесонасаждений.
Господин губернатор положил передо мной перо и бумагу.
— Изложи все это письменно! — скомандовал он.— «Наш город в результате неустанных забот господина губернатора и других ответственных лиц,— диктовал господин губернатор,— стал самым чистым, самым красивым городом земного шара. Благодаря усилиям вышеупомянутых господ вокруг города произведены зелёные насаждения и созданы специальные ветроотводные туннели. Поэтому здесь, кроме приятного весеннего дуновения, никаких ветров и ураганов не бывает».
— Написал?
— Да, господин.
— Теперь подпиши!
— Слушаюсь, господин!
— А теперь в присутствии всех господ и сограждан громким голосом повторяй за мной: «Долой предателей и подлых наймитов!»
— Долой предателей и подлых наймитов!
— Да здравствуют истинные попечители и отцы нашего города!
— …истинные попечители и отцы нашего города!
Затем господин губернатор, обратясь к секретарю собрания, продиктовал ему следующее решение собрания: «Поскольку обвиняемый при свидетелях признался в том, что письмо было написано им специально, чтобы опорочить перед лицом компетентных органов истинных благодетелей города, то в соответствии с пунктом «б» параграфа двенадцатого статьи 247 966 закона об ответственности за злостную клевету… но, учитывая чистосердечное раскаяние обвиняемого и применяя к нему максимум снисхождения, господа судьи постановили: обвиняемый в течение шести месяцев, три раза в день по часу, должен выкрикивать на центральной площади города лозунг: «Долой предателей!»
Меня охватило отчаяние. Комок подступил к горлу, и я не мог ни говорить, ни плакать. Судейская коллегия, а вслед за ней и я в сопровождении судебного представителя покинули зал. Оказавшись на улице, мы сразу же попали в такую песчано-пыльную бурю, что потеряли из виду друг друга. Ветер свистел и выл, не позволяя открыть веки и оглядеться вокруг. Мне хотелось кричать: «Господин губернатор, уважаемые судьи! Если это не ураган, что же это?»
Попутчик
…Не скажу точно, весной прошлого или позапрошлого года я ездил в священный город Мешхед, а когда собирался обратно, четверо моих друзей, у которых были дела в Тегеране, устроили так, что мы вместе отправились туда поездом… И вот впятером мы заняли шестиместное купе в надежде, что если к нам и подсядет шестой пассажир, то он тоже окажется человеком свойским и мы с ним поладим. От Аллаха не скроешь — не скрою я и от вас,— мои друзья в приятной, располагающей обстановке не откажутся пропустить рюмочку-другую. И вот поэтому накануне путешествия, чтобы не скучать в дороге, они купили две колоды карт и несколько бутылок водки. Как я ни увещевал их, что в общем купе пить не стоит, ведь шестой попутчик может вымазать неудовольствие, они не послушали меня. «Одно ясно,— сказали они,— шестым человеком не может оказаться женщина! Поскольку в железнодорожных кассах записывают, кому продают билеты, то уж они-то сообразят, что к пятерым мужчинам нельзя сажать женщину».
— А вдруг шестым окажется мулла в абе[57] и тюрбане? — пытаясь наставить их на праведный путь, предостерёг я.— Плохи тогда наши дела.
— Не накличь беды,— ответили они.— Будем надеяться, что и шестой окажется своим парнем.
Короче говоря, за час до отправления поезда мы забросили в купе свои вещички и расположились в ожидании шестого пассажира.
Когда оставалось всего пять минут, в купе вошёл чистенький, аккуратненький хаджи-ага[58], с бритой головой и пышной бородой, в наинской[59] абе, в башмаках с загнутыми носами, с чётками в руках. На нем была длинная белая рубашка навыпуск и чесучовые брюки. Глаза моих попутчиков округлились, а я злорадно усмехнулся.
— Моё вам почтение!— обратился вдруг Хасан к Резе. Реза, который был инициатором нашей затеи и до сих пор суетился больше всех, сразу как-то сник и обмяк, словно известь, на которую брызнули водой. Он мог предположить все что угодно, но уж никак не ожидал, что нашим попутчиком окажется такой аккуратненький, гладенький хаджи-ага. Реза, потеряв дар речи, впившись взглядом в святого старца, беспокойно ёрзал на кожаном сиденье. Он поклонился вошедшему, но тот, занятый размещением своих узелков под лавкой, не поднимая головы, очень сухо пробормотал что-то невнятное. Свернув вчетверо одеяло, он подложил его под себя и поудобнее устроился на сиденье. Через две-три минуты раздался звонок, и поезд медленно отошёл от станции.
Приятели поняли, что появление хаджи-аги разрушило все их планы. Каждый из них размышлял, как же выйти из неожиданной ситуации. Предстояло целые сутки провести со святошей, не смея взять в руки карты или промочить горло! Я-то отлично понимал, какая это будет пытка для моих друзей.
Поезд набрал скорость, и город остался позади. За все это время никто из нас не проронил ни слова.
Реза, затягиваясь сигаретой и поглядывая на хаджи, хотел было заговорить с ним и выяснить, что это за тип и есть ли надежда как-то расшевелить его, но физиономия хаджи была так угрюма и неприветлива, что Реза не осмелился раскрыть рот. В конце концов не выдержав, он протянул хаджи свой портсигар. Перебирая чётки, бормоча себе под нос молитву, хаджи отрицательно покачал головой. Ну и ну! Если в присутствии хаджи нельзя уж курить, то выпивать и играть в карты — тем более! Снова в нашем купе воцарилось молчание, и снова ага Реза нервно заёрзал на месте.
— Почтенный господин изволит направляться в Тегеран?— полюбопытствовал было Реза.
— Нет,— прозвучал сухой ответ.
Я понял, что хаджи не расположен к разговору, и подмигнул другу, чтобы тот оставил его в покое. При попутчике с таким лицом и геморроидальным характером из нашей-затеи ничего не выйдет, но Реза не сдавался.
— Как вас величают, горбан[60]?
— Хаджи Сейид[61] Саадатолла[62]. Разумеется, я несколько раз посетил священную Кербелу[63].
Реза взглянул на меня и повёл бровью, словно говоря: «Ну уж если ага не только хаджи, но и Потомок Пророка, и Счастье Аллаха и к тому же удостаивался чести быть в священных владениях Аллаха — все бесполезно». На сей раз воцарилось столь тягостное молчание, что до развилки Нишапур-Торбат[64] никто не проронил ни слова. Когда подъехали к Нишапуру, Реза снова прервал молчание.
— Ага!..— обратился он ко мне.— Клянусь вашей головой, человеку простому не понять деяний великих людей! Наш Хайям каким был знаменитым учёным, прославленным поэтом, известным философом
