покинутый малютка… Его доверие к нам так трогательно. И знаешь, Лаура, милая, это даже лучше, что у него нет родственников: мы не знаем, кто бы они были, и может быть, они помешали бы нам взять его. Селина, которой, видно, Туанетта доверяла, уверяет, что он сирота и что никто не предъявлял на него никаких притязаний. Я уверен: здесь какая-то загадочная история, но теперь, когда его няня умерла, я не вижу возможности ничего узнать. Если бы мы могли взять его раньше, я попытался бы раскрыть эту тайну, хотя Селина говорит, что покойница была очень скрытной. Теперь же, я думаю, мы можем считать его всецело нашим, у него нет никого из близких на свете.
— И я уверена, что он из порядочной семьи, в нем столько хороших качеств. Он необыкновенно правдив, смел и благороден, у него такая нежная, мягкая натура, что мы сможем сделать из него все, что пожелаем. Надеюсь, он очень скоро усвоит хорошие манеры, — продолжала миссис Эйнсворт.
— Он даровит от природы, — добавил мистер Эйнсворт. — Но я не знаю, как повлияет на него среда художников, как он будет развиваться вне своей простой, вольной жизни, без своих цветов, птиц, без голубого неба и свежего воздуха.
— Будем надеяться на лучшее, — ободряюще прибавила миссис Эйнсворт.
На другой день после переселения Филиппа ранним утром Деа пришла в мастерскую, но мальчика уже не застала: дома была только миссис Эйнсворт, перебиравшая вещи, присланные из магазина для Филиппа. Деа стояла рядом и с интересом следила за каждой вещью: здесь были нарядные куртки и панталоны, тонкие сорочки и длинные мягкие чулки, башмаки и шляпы — одно лучше другого.
— Это все Филиппу? — спросила Деа, и глаза ее светились удивлением и радостью.
— Да, милая. Ты думаешь, этого слишком много? — спросила с улыбкой миссис Эйнсворт.
— Здесь такая уйма всего! Я рада, что у Филиппа столько вещей. Надеюсь, он приколет креп и на новую шляпу? Как только он посмотрит на него, он вспомнит меня! Я носила этот креп после мама?, и никому другому не отдала бы его.
Филипп ушел из дому очень рано, миссис Эйнсворт сказала Дее, что он пошел на кладбище пересадить из их сада несколько кустов на могилу Туанетты.
— Вот это хорошо, я пойду помогу ему. Я часто бываю там, моя мама похоронена на том же кладбище, и могила Туанетты недалеко от маминой. Там так тихо, никакой шум туда не доносится, только шелестят листья да тихо напевают птички, точно боятся разбудить спящих. Побегу прямо туда и помогу Филиппу сажать цветы. — И, бросив ласковое «до свиданья», девочка вышла так же тихо, как вошла.
Добравшись до небольшого тихого кладбища, Деа остановилась у ворот и с задумчивой грустью глядела на Филиппа, который сажал цветы и тщательно приминал свежую землю вокруг стеблей. Здесь были все любимые цветы Туанетты — фиалки, анютины глазки и тонкие амариллисы. Он посадил оливковый куст у изголовья, а жасмин — у ног покойной. «Они первыми зацветут весной, — думал он, — а мамочка их так любила».
Неподалеку от могилы Туанетты находилась другая, о которой, видимо, очень заботились. Могила была покрыта белыми лилиями и огорожена кустами душистых белых роз. На вершине холмика, под стеклянным навесом виднелась изящная белая восковая статуэтка, изображавшая ангела скорби. Прелестная головка была наклонена, а белые губы, казалось, шептали молитву.
Деа считала этот памятник лучшим, какой только можно было поставить над усопшей.
Лицо Деи было очень похоже на лицо воскового ангела; став возле него со скрещенными руками, она сама казалась ангелом скорби.
Подняв глаза и неожиданно увидав среди цветов Дею, грустную и бледную, с опущенными глазами, Филипп впервые действительно понял, что он потерял и чего ему еще предстояло лишиться. Сердце мальчика переполнилось скорбью, и он горько заплакал, бросившись на траву и закрыв лицо испачканными землей руками.
В одно мгновение Деа очутилась рядом, стала на колени и начала успокаивать его словами участия и любви:
— Не плачь, Филипп, не плачь так, твоя мамочка огорчилась бы, если бы увидела тебя сейчас. Смотри, я не плачу над маминой могилкой.
— О, Деа, я уезжаю в такую даль, и здесь не останется никого, кто мог бы присмотреть за мамочкиной могилой.
— Не беспокойся, Филипп, — я буду присматривать за ней, я буду полоть и подстригать траву. Селина поможет мне, мы будем работать вместе, и к твоему приезду здесь будет все в порядке.
— Деа, я не хочу уезжать. Я не могу уехать! — воскликнул Филипп в порыве отчаяния.
— Нет, ты должен ехать, Филипп. Так будет лучше. В этом уверены и Селина, и господин художник. Но ты должен вернуться, когда приедет отец Жозеф.
Глава 16
Отъезд
Наконец, все было готово к отъезду. Уложены вещи, препятствия устранены. Мистеру Эйнсворту без труда удалось убедить Филиппа оставить «счастливое семейство» у Деи, а Лилибелю поручили отнести корзину к Дее, где она радостно встретила их и разместила в своем домике. Филипп охотно оставил своих любимцев у Деи, а Деа рада была заботиться о том, что принадлежало Филиппу.
— Я уверена, что Гомо будет ласков с ними, — успокаивала она Филиппа.
Что касается гардероба Филиппа, то миссис Эйнсворт убедила его, что короткие костюмы, которые он всегда носил, не подходят в условиях холодного климата, что он из них вырастет до своего возвращения, а потому лучше подарить их Лилибелю, которому они как раз впору. С этим Филипп охотно согласился: он чувствовал себя в долгу перед Селиной за ее бесчисленные услуги, а притом, несмотря на непростой характер Лилибеля, он все же в душе любил его. Итак, мешок с вещами Филиппа перешел к уморительному, смешному и веселому негритенку, который потащил их на голове с гордым видом, словно трофеи победителя.
Утром перед отъездом все сидели в опустевшей комнате, ожидая экипажи. Мистер Эйнсворт, одетый в дорожный костюм, взволнованно ходил по комнате, миссис Эйнсворт сидела утомленная и грустная, а Филипп в изящном новом костюме, видно, чувствовал себя неловко и выглядел далеко не таким свободным, как в своем простом старом наряде. Деа была тут же, она провела с отъезжающими весь последний день, и ее пригласили поехать на вокзал. Она сидела рядом с Филиппом бледная, но спокойная, время от времени бросала на друга взгляд, полный любви и грусти. Филипп казался ей совсем другим в непривычном новом костюме, она не чувствовала себя такой близкой ему, как раньше, и в обращении Деи с Филиппом появилась некая церемонность; на душе у нее было тяжело. Филиппу хотелось поскорее уехать, чтобы окончились последние часы нелегкого прощанья. Он был бледен и возбужден.
Наконец, подъехали экипажи, все с облегчением вздохнули и отправились на вокзал. Там были толстая Селина и Лилибель, приехавшие проводить и нетерпеливо ожидавшие их.
Доброе темное лицо Селины отражало возбуждение, глаза были красны. Лилибель в лучшем костюме, доставшемся от Филиппа, ухмылялся и вращал белками, поддерживая на голове большую картонную коробку.
Завидев Филиппа, Селина подбежала к нему и заключила в мощные объятия мальчика вместе с клеткой и «детьми» отца Жозефа.
— О, о! — рыдала она, — ты в самом деле уезжаешь! Ах, ах, дитя мое, будем надеяться, что мы с Деей дождемся твоего возвращения!
— Я скоро вернусь, Селина, — бодро ответил Филипп, освобождаясь из ее объятий и вытирая с лица ее слезы. — Я скоро возвращусь, не правда ли? — и он вопросительно взглянул на Эйнсвортов.
Те утвердительно кивнули.
— Мы вернемся к зиме, если все будет благополучно.
— А вот, дитя мое, — продолжала Селина, успокоенная обещанием, — тебе на дорогу пирожок,
