– А-а, – сказал он. – А как это для тебя – быть замужней?
Я замолчала, пытаясь придумать какую-нибудь шутку, но быстро сдалась.
– Страшно, – сказала я.
– А, – проговорил он со вздохом.
Я восприняла этот вздох в том смысле, что ему тоже страшно. Потом Эд взял меня за руку и заглянул в глаза. Уж не знаю, что он там увидел, но он спросил:
– О чем ты думаешь?
– О том, что ближайшим рейсом нам надо лететь в Мексику.
Он сел и схватил телефон.
Гостиничная служба заказа билетов была закрыта. Нью-Йорк вовсе не функционирует двадцать четыре часа в сутки, все это выдумки.
Из-за смены часовых поясов мы с Эдом были голодны, как будто в кишках образовалась дырка, и Эд решил, что нужно позавтракать в фургоне-закусочной. Из чего я заключила, что он неплохо осваивается в Нью-Йорке.
Мы нашли очаровательный фургон с пластиковыми столиками и огромными ламинированными меню размером со спасательный плотик. Эд взял вафли с черникой и кленовый сироп и одобрил местный обычай наливать кофе, не ожидая просьбы. Я несколько раз повторила, что нужно позвонить в аэропорт и узнать насчет Мексики, но он лишь ответил:
– Расслабься… ты как озябший ребенок, – с подчеркнутым и довольно милым нью-йоркским акцентом.
Я отвела Эда на Пятую авеню и в Центральный парк, а потом мы просто прогулялись по городу. Эд воспарил, как воздушный змей. Я повторяла ему, что это все знаменитые нью-йоркские отрицательные ионы, но к обеду он уже по уши влюбился в этот город.
Мы встали так до смешного рано, что к середине дня гуляли уже несколько часов. Эд купил «Тайм Аут»[46] и сказал, что хочет полистать его перед сном. В нем зрели планы насчет ресторанов, кино и джаз-клубов. Я сочла, что теперь нам в отеле уже ничто не угрожает, и потому согласилась.
– А я закажу билеты в Мексику, – твердо сказала я.
В отеле я попыталась отвести Эда к стойке заказа билетов, но он только замахал на меня своим «Тайм Аутом» и поднялся в номер.
В Мексику было два подходящих рейса. Я попросила забронировать нам два места и записала два загадочных номера.
Возвращаясь в нашу комнату и размышляя о вечных загадках вроде того, почему 'Ф' называют «Фокстрот», а 'В' – «Виктор»[47] и кто же такой был этот Виктор? или подразумевается латинское victor – победитель? – я услышала сдавленные звуки, свидетельствующие о каком-то публичном скандале впереди.
– Я боюсь змей, – шипел женский голос. – В Марракеше змеи.
– Змеи в корзинах, – проговорил знакомый мужской голос, слово «в корзинах» он произнес с затаенной злобой.
Я не могла видеть говоривших, так как они были за углом.
Она:
– Я ведь говорила тебе, что из-за змей так и не посмотрела «В поисках утраченного ковчега»!
Он:
– Нью-Йорк был лишь остановкой по пути. Сегодня мы улетаем!
Она (рыдая):
– До этого ты никогда мне не приказывал.
Небольшая пауза.
Он:
– До чего «до этого»?
Она: приглушенный всхлип.
Он:
– До того, как поженились, да?
Удаляющиеся шаги.
Он:
– Ты куда?
Тишина. Я подождала, чтобы горизонт очистился, а потом продолжила свой путь – и, завернув за угол, наткнулась прямо на Алекса. Он схватил меня и затащил в одно из крохотных кафе-автоматов. Рядом с кофейным аппаратом была уютная ниша, где уборщицы держали свои швабры, и мы вклинились туда.
– Сейчас она вернется, – сказал он.
От его близости мне стало так жарко, что я опять ощутила обморочное состояние, хотя и старалась побороть его.
Алекс высунул голову и прислушался, как суслик в степи. Никого.
– Я не получила твоего письма, – сказала я. Его глаза снова уставились в мои.
– На почте была забастовка.
– Ты не звонила мне, – сказал он. Это был вопрос.
– Звонила, – ответила я. – Отвечала какая-то женщина. Ты не звонил мне.
– Ты не ответила на мое письмо.
– Я не получила твоего письма.
Шаги снаружи.
Потом вопль Черил:
– Алекс!
Я подскочила. Она как будто стояла на моей левой барабанной перепонке. Мы замерли.
Когда Черил прошла мимо, я второй раз спросила у Алекса, что было в письме.
– Лучше этого не знать, – сказал он. – Поверь мне.
Между нами пронесся холодный ветер самых худших моих опасений.
– Выпусти меня, – сказала я.
Он выпустил. Мы вышли в коридор. Постояли там. В муках.
– Больше мы не увидимся, – сказала я.
– Можешь не беспокоиться. Сегодня я уезжаю из этого города. Уезжаю из этой страны… покидаю этот континент.
Его чемодан все еще стоял посреди коридора.
– Вот и прекрасно. Я тоже, – сказала я и бросилась в его объятия.
Шутка. Я не бросилась в его объятия. Не было никаких объятий, в которые можно было бы броситься. Я повернулась и ушла.
– В письме, – проговорил он в мою удаляющуюся спину, – в письме говорилось, что, возможно, это любовь.
Я продолжала идти. Он ведь сказал, что лучше мне этого не знать.
Когда я вернулась в номер, Эд снова спал, на его груди лежал раскрытый журнал. Я осторожно легла рядом. Мой мозг отяжелел, как бывает при сильной головной боли, и я очень аккуратно положила его на подушку. Он напряженно работал, осмысливая происходящее. Он слишком напряженно работал. Он приближался к смертельной скорости, и в нем крутилось что-то вроде: надо положить этому конец. Надо положить этому конец НЕМЕДЛЕННО. Предпринять что-то, чтобы стать лучше. Ежедневно вести дневник и выяснять, что в тебе не так. Выявлять неправильные формы поведения и отсекать их. Снова еженедельно посещать психиатра. Нет, два раза в неделю. Брать вечернюю работу, чтобы оплачивать психиатра. Учиться, поднимать свой культурный уровень, читать больше книг, пойти в вечернюю школу. ВЫУЧИТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК! Позор, что ты не выучила ни одного языка. Больше гулять. Посещать художественные галереи. Быть терпимой и доброжелательной ко всем и всегда. Больше спортивных упражнений. Заниматься йогой. Есть полноценную пищу и ТЩАТЕЛЬНО ЕЕ ПЕРЕЖЕВЫВАТЬ. Принимать витамины. Ежедневно. Быть опрятнее. Вставать раньше. Раньше ложиться.
