«Он устал от того, что я торчу у него днём и ночью, — думал я. — Хочет избавиться от меня».
Я схватил чемодан и принялся пихать в него свои пожитки. Решено — я покидаю Нью-Йорк!
Не успел я сунуть в чемодан последнюю пару воротничков, как открылась дверь и на меня с пониманием глянуло румяное лицо Билла.
— Простите, полковник, что не обладаю шестым чувством. Не смог отличить ваш стук от чьего-либо другого. — Он опустил руку в карман. — Вот, возьмите, Эл, и входите когда вам будет угодно, в любое время дня и ночи. Дверь Билла Портера, как и его время, в полном распоряжении соли земли.
Этот знак внимания от сдержанного Билла Портера был куда более красноречив, чем кошелёк с золотом от Шейлока.
У меня всегда было такое чувство, что если бы стены тюрьмы не наложили свой мрачный отпечаток на дух Портера, он стал бы воплощением жизнерадостности и фантазии. Он выработал собственную философию, которая устояла против разлагающего влияния ужасающей тюремной действительности.
Если бы не эти горькие воспоминания, наверно, царящий в его сердце юный задор одержал бы верх над печалями повседневной жизни.
— Я принял приглашение от вашего имени, полковник. — Он был в одном из своих мягко искрящихся настроений. — Влезайте в ваши armor asinorum[51] — мы идём сражаться с показным мишурным блеском и туманными завесами. Иными словами, становимся на позиции пролетариата. Итак, мы отправляемся смотреть Маргарет Энглин и Генри Миллера в потрясающе реалистичной пародии на Дикий Запад под названием «Большой разлом».
После спектакля великая актриса, Портер, я и ещё двое человек отправились отужинать в отель «Бреслин». Думается, Портер потащил меня туда только для того, чтобы, удобно откинувшись на стуле, насладиться тем, как я стану без зазрения совести бросать свои критические замечания прямо даме в лицо.
— Вы меня разочаровали, мистер Портер, — сказала Маргарет Энглин, когда мы заняли места за столом.
— В чём я провинился?
— Вы пообещали привести своего приятеля с Дикого Запада, этого грозного бандита, мистера Дженнингса, чтобы он раскритиковал пьесу.
— Но вот же он, я вас с ним познакомил! — Он указал на меня.
В глазах мисс Энглин мелькнула искорка улыбки.
— Простите, — обратилась она ко мне, — но вы вовсе не похожи на человека, о котором рассказывают такие премилые истории. Вам понравилась пьеса?
Я ответил, что нет. Пьеса была нереалистичной. Ни один настоящий житель Запада не станет пользоваться трудным положением дамы. Такая ситуация совершенно немыслима и могла возникнуть только в больном воображении тупицы с Востока, который никогда не совал свой нос дальше Гудзона.
Мисс Энглин восторженно засмеялась:
— А весь Нью-Йорк сходит по этой пьесе с ума! Но, конечно, они же ничего лучшего не видали.
Портер удобно оперся спиной на спинку стула, широко улыбнулся, а в его глазах мелькнул озорной огонёк.
— Я склонен согласиться с нашей прелестной гостьей, — молвил он. — Западу неизвестно истинное благородство, царящее на Манхэттене.
И после этого он весь вечер только тем и занимался, что рассыпал добродушные остроты в адрес всех присутствующих.
В таком счастливом настроении я его ещё никогда не видел. А на следующее утро он пребывал в глубинах отчаяния. Я пришёл к нему сразу после полудня. Он сидел за письменным столом напряжённый и безмолвный. Я подумал, что он просто сосредоточен на своей работе.
— Заходите, Эл. — В руке у него была фотография. — Полковник, это Маргарет. Я хочу подарить вам эту фотографию. Если со мной что-то случится, думаю, я буду счастлив знать, что вы присматриваете за ней.
Похоже, Портер был чем-то страшно подавлен. Он отошёл к окну и выглянул на улицу.
— Знаете, мне кажется, я люблю этот старый угрюмый город умирающих душ.
— Чёрт побери, а какое это имеет отношение к вашему унылому настроению?
— Никакого, просто комедия окончена. Полковник, у вас есть деньги? Давайте промочим глотки. Надеюсь, что когда-нибудь они всё же вручат мне чек.
Я не имел понятия о причинах его подавленности, но был уверен — выпивкой тут не поможешь. Лёгкость, игривость и радость прошлой ночи бесследно исчезли. Словно радуга потеряла всю яркость своих красок и превратилась в нечто бесцветно-серое.
Однажды ночью — сырой, холодной, яростной ночью — мы с Биллом шагали по Ист-Сайду.
— Вы помните того паренька, которого посадили на электрический стул там, в Огайо? — спросил он. — Сегодня я покажу вам жизнь, которая ещё более трагична, чем смерть.
Лица, больше не похожие на человеческие — изуродованные и истощенные настолько, что кожа скорее напоминала изборождённую морщинами чешую змеи — смотрели на нас из тёмных подворотен и подвалов.
— Вот вам обратная сторона Волшебного Профиля. Наш золотой Бог отворачивает от них свой лик. Он держит их в тайне.
Ещё задолго до написания рассказа словами «Волшебный профиль» Билл называл лицо на серебряном долларе.
Мы завернули за обшарпанный угол. Навстречу попался невероятно жалкий, задрипанный оборванец. Он был, однако, трезв. Голод — если вы когда-либо испытывали его, вам не составит труда узнать его в чужих глазах.
— Держи, дружище.
Билл подошёл к оборванцу и сунул ему в карман купюру. Мы зашагали дальше. Через пару секунд босяк догнал нас.
— Простите, мистер, но вы ошиблись. Вы дали мне двадцатку.
— С чего вы взяли, что я ошибся? — Портер оттолкнул его. — Подите прочь!
А на следующий день он свернул с нашего обычного пути и четыре квартала тащил меня в какой-то кабачок, чтобы выпить.
— Нам необходимо размяться, начинаем жиреть! — заявил он.
Я заметил, что бармен одарил Билла дружеской улыбкой. Около стойки какой-то большой, толстый человек толкнул меня так, что я чуть не выронил стакан.
Я рассвирепел, размахнулся и… Портер перехватил мой кулак.
— Успокойтесь. Эти нью-йоркские свиньи просто не замечают собственного свинства.
Портер снова и снова тащил меня в эту забегаловку. Когда мы отправились туда в четвёртый раз, меня начало разбирать любопытство.
— Что вас так привлекает в этой дыре, Билл?
— Полковник, я совсем на мели, а тамошний бармен знает меня. Я пользуюсь там неограниченным кредитом.
У самого, оказывается, ни гроша и при этом швыряется двадцатками! Портер не ценил деньги как таковые. Похоже, у него на этот счёт имелись собственные, непостижимые уму соображения.
Он частенько оказывался на мели благодаря своему неразумному отношению к деньгам, но зато богатый жизненный опыт, который он в результате приобретал, значил для него куда больше, чем любые материальные ценности, давая Портеру возможность наиболее полным образом выразить своё «я».
Однако он был не из тех, кому безразличен их пустой кошелёк. Он любил тратить деньги, любил чувствовать себя в любой компании хозяином. Например, он часто выдавал мне такую фразу:
— Я буду иметь удовольствие заказать это блюдо за ваш счёт.
Когда обед подходил к концу и надо было расплачиваться, я, взглянув на цифры, начинал кипятиться и теребить салфетки, а он увещевал:
— Перестаньте вы так пыжиться! Оплатили и забыли. Зачем так вульгарно выставлять напоказ собственное благополучие!
