повстанцами командовал Альенде. Падре полностью погрузился в раздумья и вообще не общался ни с кем из нас, если не считать деликатных просьб принести ему что-нибудь поесть или кратких замечаний насчет местности и погоды.
Вскоре прибыл гонец с депешей от генерала Луиса де Ла Круса, одного из высших командиров вице- королевской армии. От Марины я уже слышал, что он издал указ о помиловании, в случае немедленной сдачи, всем участникам революционного движения и разослал повсюду его копии. В своем письме Крус уговаривал падре воспользоваться возможностью получить помилование, поскорее прекратить сопротивление и приказать поступить так же всем своим последователям.
Марина показала мне ответ падре.
По дороге на север нам пришлось несладко: днем мы мучились от нестерпимого зноя, а по ночам – от пронизывающего холода. Мы оказались на почти необитаемой территории и теперь углублялись в огромную пустыню Чиуауа, простиравшуюся на сотни и сотни миль за Рио-Браво до Санта-Фе и провинции Техас. То был выжженный солнцем край песчаных вихрей и кактусов, диких апачей и палящего зноя. Особенно затрудняли наш марш долгие, казавшиеся бесконечными переходы между редкими и весьма скудными источниками воды. Территория Бахио простиралась от плодородных полей до скалистых холмов и взгорий Долореса и Гуанахуато, однако путь на север пролегал через суровую, засушливую пустыню, где воду, да и то в мизерном количестве, можно было получить лишь из разбросанных на значительном расстоянии один от другого колодцев и источников, вода в которых далеко не всегда оказывалась чистой.
Мы представляли собой большую толпу, постоянно мучимую нестерпимой жаждой. В настоящий момент наша компания насчитывала шесть десятков вожаков и командиров, присоединившихся к нам священников и креолов, ехавших в большинстве своем в четырнадцати экипажах, запряженных мулами. Нас сопровождали две сотни кавалеристов, в основном vaqueros, вооруженных копьями, хотя было и некоторое количество драгун, присоединившихся к восставшим еще в те времена, когда наши знамена реяли высоко. Позади вождей и конницы брели две тысячи пеших солдат – индейцев и метисов, вооруженных по большей части лишь мачете и ножами.
Наша колонна мало походила на военное формирование: мы шли не строем, не в ногу, не придерживаясь какого-либо установленного порядка. Просто брели или ехали, кому как удобно. Generalissimo Альенде не считал такого рода формальности необходимыми во время этого марша, ибо поблизости и в помине не было никаких сил, способных нам угрожать. Вице-королевские войска, если только они вообще следовали за нами, находились не ближе чем в недельном переходе позади нас, а отряды bandidos и диких индейцев, даже свирепых апачей, не представляли опасности для такого множества вооруженных людей.
По пути на север мы не ожидали столкнуться с противодействием каких-либо воинских формирований. В силу малой населенности северных земель вице-король располагал там лишь небольшими, разрозненными отрядами местного ополчения, да и на те едва ли мог положиться. Благодаря удаленности этих территорий от столицы власть короны ощущалась там не так сильно, как в других провинциях колонии. Жизнь на севере, в более трудных и суровых условиях, закалила характеры северян, сделав их людьми особого склада, и не приходилось удивляться тому, что повстанцы пользовались там симпатией и поддержкой. Подполковник Элизондо, офицер-северянин, примкнувший к борцам за независимость, извещал нас о том, что падре будет встречен в Монклове как герой.
Мы находились в дневном переходе от очередного источника пресной воды, когда женщина, игравшая столь важную роль в моей жизни, снова ворвалась в нее, словно неистовый черный смерч из загробного мира ацтеков.
Я читал и перечитывал строки, написанные на клочке бумаги, который передал мне какой-то пеон. Вот что там говорилось:
– Откуда у тебя это письмо? – требовательно спросил я.
– Мне его дал священник.
– Что за священник?
– Священник церкви у Бахианских колодцев, сеньор. Я привожу ему припасы из Монкловы.
Помянутые пеоном колодцы как раз и являлись очередным источником воды на нашем пути. Монклова, более крупное селение, лежало дальше к северу.
– Откуда священник взял это послание?
Он пожал плечами.
– Не знаю, сеньор.
– А где держат сеньору?
Пеон уставился на меня с недоумением:
– Кого?
Ясно, что этот малый ничего не знал про Изабеллу. Ему просто вручили записку, назвали мое имя и объяснили, что меня можно найти в рядах повстанческой армии. Это было совсем не трудно: мы с Мариной скакали впереди особняком, чтобы не глотать пыль, поднимавшуюся из-под тысяч копыт.
Я вновь уставился на написанные рукой Изабеллы слова, и по выражению моего лица Марина мигом поняла, что у меня на уме.
– Жалкий глупец! – воскликнула она. – Это ловушка. Неужели ты поедешь?
– Молчи, женщина. Меня не так легко одурачить. Я отправляюсь не за Изабеллой. Я отправляюсь убить Ренато.
– А если вместо этого он убьет тебя?
Я усмехнулся.
– Тогда тебе придется найти кого-нибудь другого, чтобы оттачивать на нем свой острый язычок.
Марина замахнулась на меня хлыстом, и я еле-еле успел увернуться. Ну и женщина!
* * *
Я последовал за погонщиком мулов по направлению к Бахианским колодцам, оставив позади разъяренную подругу и неуклюже тащившуюся, растянувшись на долгие мили, армию.
Множество мыслей, сменяя одна другую, теснились в моей голове. Сказав Марине, что мною движет лишь желание убить Ренато, я солгал. Возможно, я убью и Изабеллу. Но прежде чем сделать это, я заставлю ее встать на колени и молить меня о прощении. Я заставлю ее признаться во всех совершенных против меня преступлениях. Затем, убедившись в правдивости Изабеллы, я воззрюсь на нее сверху вниз с насмешливым презрением, держа в руке готовую поразить ее насмерть шпагу. И может быть, вместо того чтобы убить преступницу, я, как священник, отпущу Изабелле грехи, хотя и не прощу ее.
«Я больше не люблю тебя, – так я ей скажу. – Ты хуже паршивой собаки».
Хотя, конечно, нужно быть справедливым, вдруг Изабелла сумеет убедить меня в том, что Ренато принудил ее силой... Ведь она могла быть всего лишь беспомощной жертвой, а?
107
Вокруг Бахианских колодцев, снабжавших водой путешественников и караваны мулов, направлявшиеся к северным территориям, выросло поселение, центром которого была площадь возле
