потому что разговор получается долгий.
В отличие от любовников изменивших, любовники умершие верны нам навек. Если бы я могла, то установила бы знак «Вход воспрещен» — чтобы Алекс впредь не влезал в мои сны без спросу. Каждый раз, когда он просачивается в мое спящее сознание, утром я с трудом выгоняю себя из кровати, зная, что пережить предстоящий день смогу только ценой героических усилий, собрав по крохам весь свой оптимизм. Еще бы часок сна — и мое восприятие, возможно, изменилось бы. Однако сегодняшний тягостный сон, в котором Алекс сооружал из прядей моих волос диковинные узоры, слишком свеж в памяти, и снова заснуть не удается: реальность слишком навязчива.
— Ну же, Немочь! Пойдем, покажу тебе озеро, — зовет она, размахивая белым полотенцем у меня перед лицом. Сквозь жалюзи пробиваются полоски света. Часов восемь, прикидываю я. — Давай! Шевелись! Пойдем подышим воздухом!
Впереди маячит новый день — стресс, ожидание звонка, прятки с физиком.
— Пять минут, — говорю я и натягиваю футболку.
Инвалидные кресла и раскисшая земля — вещи несовместимые. К счастью, в саду обнаруживается вымощенная бетонными плитами дорожка, по которой я добираюсь почти до прибрежных камышей. Моя спутница убежала вперед и уже раздевается.
— Бетани, не глупи! В ледышку превратишься!
— Да ну! Знаешь, как здорово? — кричит она и швыряет в меня скомканным полотенцем.
Ее прихоть можно понять. Внезапно кровь бросается мне в голову, и меня тоже неудержимо тянет сбросить одежду и поплыть. На горизонте тянется апельсиновая полоса рассвета, нежный бриз колышет по-августовски теплый воздух. Над головой кружат чайки, скворцы прыгают по земле, роясь в палой листве. Каких-нибудь пять лет назад мысль о купании в октябре, в Англии, показалась бы мне такой же несуразицей, как появление колонии морских коньков в Темзе или выращивание папайи где-нибудь в Кенте. Теперь же теплая осень стала всего лишь еще одним пунктом в длинном списке маленьких радостей, которыми жизнь подслащивает нам пилюлю на пути к девятому кругу ада. Бетани уже разбросала свои одежки по узкой полосе круто уходящего в воду пляжа, и теперь у кромки воды стоит жалкая голая фигурка. Кожа да кости: выпирающие ребра, пупырышки грудей, впалый живот, тощие, расчерченные шрамами бедра, ниже — темный пушок. Повязок она уже не носит, но раны на руках еще толком не зарубцевались.
— Осторожно! — кричу я.
Поздно: она уже прыгнула в озеро и теперь самозабвенно плещется в мерцающей воде. Если ее и обжигает холодом, виду она не подает.
— Залезай! — восторженно вопит она. — Знаешь, какой кайф!
Моя первая, здравая реакция — отказаться. Санитаров здесь нет, и, если Бетани вздумает на меня напасть, защитить меня будет некому. Вдобавок придется покинуть кресло, а я вовсе не уверена, что готова на столь смелый шаг. Но я уже ступила на территорию без правил, и меня одолевает болезненное искушение. Я соскучилась по ежедневным заплывам, мышцы требуют движения, нагрузки на грани возможного и последующей награды — мощного притока серотонина. В воде я чувствую себя увереннее и двигаюсь свободнее, чем где-либо еще. И тут совсем близко…
Слишком много я думаю. А сегодня возьму и не буду. Выбираюсь из кресла на прохладную землю и ползком преодолеваю ту пару метров, что отделяет меня от просвета в камышах, через который Бетани вошла в воду. Добравшись до берега, стягиваю юбку и остаюсь только в трусиках и футболке. Утрамбованная земля холодит ладони. Там, где берег становится круче, ложусь на бок и качусь вниз, отдавшись силе тяжести. Неожиданное, украденное ощущение, чувственное до абсурда. В этот миг я прощаю свои ноги за то, что они отказываются делать свое дело. Будь склон длиннее, я катилась бы вот так до конца своих дней. До самого края земли. Почувствовав обжигающее прикосновение мутной пены, я вздрагиваю, но угаснуть инерции не даю и падаю в ледяные объятия воды. Погрузившись с головой, отплываю чуть дальше, переворачиваюсь на спину и гребу, отдавшись жгучему наслаждению. Бетани стоит по пояс в воде, лицом к горизонту, дрожа и размахивая высоко поднятыми руками.
— «И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами, — несется в небо ее крик. Чайка взмывает вверх и уносится к темнеющей вдалеке роще. — На рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные!»
Воды озера обволакивают, будто материнская утроба. Свет просыпающегося дня чарует, как шепот. Может, наш мир не так уж плох. Смотрю, как резвится в волнах Бетани, как вращаются лопасти ветряка на дальнем склоне, и вдруг чувствую прилив острой, непонятной нежности.
Я могла бы полюбить и ее, и мир, в котором мы живем.
А может, уже полюбила.
Закрываю глаза и замираю, раскинув руки. Через пару минут, надоев самой себе, Бетани перестает плескаться. Слушаю, как поют птицы, шуршит в камышах ветер. Вдалеке гудит трактор. Одиннадцатое октября. По идее, я должна бы сходить с ума от тревоги, однако в глубине души угнездилось смутное, но упорное чувство: Бетани все перепутала и, что бы ни случилось завтра — а что-то, несомненно, случится, — здесь мы в безопасности. В этом краю лоскутных полей, холмов и утесов, долин и ущелий, с лесами, где растут дубы, березы и ели, с реками, пастбищами и яркими просеками, заросшими коноплей и сурепицей, — в этом мире катастрофам нет места. Сюда им ход закрыт.
Доктору Сулейману было бы что сказать по поводу столь откровенно эскапистских фантазий.
Увлекшись ими, я забываю о Бетани. До тех пор, пока прямо под ухом не раздается ее дрожащий от холода голос.
— А Кристин-то уехала. Теперь Фрейзер, наверное, снова тебя захочет, — произносит она светским тоном, как будто речь идет о погоде.
Открывать глаза не хочется, но нужно, иначе она застанет меня врасплох. Бетани плывет рядом. Над водой виднеется только голова. С макушки, будто парик из фильма ужасов, свисает склизкий пучок мокрицы.
— Ты как, согласишься? Хотя тебе, наверное, выбирать не приходится.
Начинаю грести к берегу. Но она не отстает.
— Ему ведь сиськи нравятся, да? У тебя они получше, чем у Кристин, так что тут у тебя преимущество. Жаль только, с остальным у тебя не очень.
Бежать отсюда, скорее. Не только от Бетани (неужели я собиралась полюбить ее пару секунд назад?), но и от всего остального тоже. Здесь не место изгою. Вернусь в Хедпорт, пойду к Каване и все ему объясню.
— Эй, не думала же ты, что Фрейзер тебя ради удовольствия трахает? Что он в тебя влюблен?
Руки сводит. Холод пробирает до мозга костей. Захлебываясь, отчаянно гребу к берегу.
— Да и кому захочется е…ть убогую? — кричит она. — Он спит с Кристин! Ты и сама это знаешь! Хватит себя обманывать!
Если я не выплыву — так мне и надо.
Почему-то я не тону. Сдерживая рыдания, выбираюсь из воды, а Бетани заходится гадким, визгливым смехом и, взметая фонтаны брызг, плывет на противоположный берег. Оскальзываясь, карабкается по склону, хватает полотенце и, в чем мать родила, уносится в сторону дома.
С трудом доползаю до спасительного кресла и стягиваю мокрую одежду. Вопли Бетани замирают вдали. «Вас водят за нос, — сказал ее отец. — А вы этого даже не видите». Что ж, теперь я прозрела. И хотя знаю, что она безумна, все равно чувствую себя обманутой. Подумать только, всего несколько минут назад я вообразила, будто мы перевернули страницу! Стуча зубами, окруженная облачками ледяного пара, я медленно, с трудом вытираюсь и выжимаю футболку. Взбираться в кресло с земли я научилась давным- давно, еще в реабилитации. Здесь оно стоит как-то криво, съехав одним колесом в грязь у бетонной плиты, и задача кажется невыполнимой. Промахнувшись дважды, к третьей попытке я уже глотаю слезы.
«N’abandonne pas!»[11] — раздается у меня в голове. Вспоминая мать, я каждый раз возвращаюсь в свои одиннадцать лет. Сейчас я не слушаю ни ее, ни отца, который тоже здесь, только не нынешний, а прежний — добрый, мягко подтрунивающий эрудит. Его характер и жизненные ценности укладываются в одно слово — «цивилизованно». «Габриэль, как это нецивилизованно», — укоряет он.
