Изо всех сил стараясь не замечать воплей роженицы, которые все равно, пусть и слабо, долетают из спальни двумя этажами выше, Кабийо ставит чайник на плиту и протыкает томящееся мясо.
–
– ААААА!
И опять миссис Скрэби. И как она оказалась в столь жалком положении? И неужели она вскоре перейдет на Ту Сторону? Она совершенно не помнит сцену, ввергшую ее в подобное состояние. Видения клубятся в миазмах над ее головой, а на втором плане зловеще мерцает облако астральных частиц. Когда миссис Джиггере вливает ей в рот с губки еще немного опиумной воды, Императрица видит потаенную сердцевину облака, что скручивается в причудливые формы. Что это, подсвинок среди летящих перьев? А это – мальчик, сидящий на взморье? Точно, это стая чаек, вон там! А это что, ископаемое? А это –
Что все это значит?
Ее изуродованное чрево еще раз сжимается, и она снова кричит. Боль проносится по телу, разрывая на части чуть ли не саму душу, и частицы, кружась, складываются в новые картины. Высоко из угла над кроватью она рассматривает свое распростертое тело, приподнятые ноги, миссис Джиггерс, промокающую ей лоб, и повитуху, ощупывающую ее нижние области. Частицы мерцают, и будущее танцует перед ней: она видит обезьянку в коротком детском платьице и мужчину со шприцем; блестящая моторизованная повозка мчится по огромной широкой дороге; необычайно полная женщина в наряде напоминающем меренгу; пара одинаковых девушек-близнецов; странный человек в необычных туфлях, ковыляющий на крыльцо –
– ААААА!
Звенит дверной звонок. Через пару минут дверь мастерской Скрэби неожиданно распахивается – явилась раскрасневшаяся миссис Джиггере: фартук готов вот-вот свалиться, шпильки выбились и болтаются над глазом.
– Мальчик или девочка? – спрашивает Скрэби, откладывая нож для снятия шкур.
– Нет, сэр. Она все еще в муках. А к вам посыльный из Дворца, сэр! Говорит, он конюший Королевы! Он ждет вас внизу!
С некоторой неохотой Скрэби гасит сигару. Миссис Джиггере вытирает руки о передник и нервно пританцовывает. Не каждый день в доме столько событий. Или таких новостей! Добрая женщина больше не в силах сдерживаться:
– Он прибыл сообщить вам, сэр, что «Ковчег» Горация Капканна приплыл в порт!
Скрэби стонет. С опозданием на два года и пять месяцев! Вот это наглость!
– Ой, и мне нужна еще вода, сэр. – Миссис Джиггере взволнованно пыхтит по коридору, Скрэби целеустремленно шагает вслед за ней. – Теперь уже скоро.
– Кабийо за этим проследит. Что еще он сказал, этот конюший?
– О. Только одно, – выдыхает миссис Джиггере, останавливаясь на полпути, и, обернувшись, взволнованно смотрит на хозяина. Затем лихорадочно вытирает руки о накрахмаленный передник и закусывает губу испуганно и в то же время возбужденно. Такого с нею не случалось с тех пор, как в Лондон приезжал Бродячий Цирк Ужаса и Восторга и она ездила на Механической Многоножке.
– Ну? – рявкает Скрэби.
– Он говорит, что Гораций Капканн пропал, сэр. А все животные мертвы! – И, подобрав юбки, уносится прочь.
Наш воображаемый монгольфьер ждет нас; поэтому давайте оставим Опиумную Императрицу с ее ужасными криками (которые будут продолжаться еще несколько часов) и проследуем за Скрэби, Кабийо и конюшим в доки – стать свидетелями опустошения, царящего на «Ковчеге» Капканна. Конюший Бегемотицы, человек несколько женственный и нервный, оказался весьма многословным на предмет Капканна, пока они ехали в быстром кэбе-двуколке в доки.
По слухам, сказал он, Капканн сбежал.
По слухам, заявил конюший, Капканн оставил «Ковчег», чтобы жениться на заморской принцессе.
По слухам, возразил конюший, Капканн утонул.
По слухам, задумчиво проронил конюший, Капканн вернулся в невольничий бизнес и сейчас преуспевает в Джорджии.
По слухам, также известно, что…
– Заткнитесь! – кратко высказался Скрэби, выходя из остановившейся двуколки. – Просто покажите мне этот чертов корабль.
Нервный конюший молча ведет Скрэби и Кабийо к «Ковчегу». Наш шар летит как ветер. Не успели мы ахнуть, как тоже приехали.
«Ковчег» стоит на якоре возле «Корабля Ее Величества Барселоны», по сравнению с которой он и впрямь жалкое зрелище. В корпусе зияет огромная дыра, паруса рваные и грязные. Оперся на причал: драное чрево – будто лопнувший стручок.
– Господи Иисусе на селерифере! – восклицает Скрэби, который, уже взлетев на борт, с натугой открывает дверь пещеры трюма. Он решительно сражен ударившей в нос вонью. «Ковчег» – бывшая галера, невольничье судно, и первое, что различает в сумраке таксидермист, – кандалы, рядами свисающие на цепях с деревянной обшивки.
Итак, зажимая носы, Скрэби и Кабийо пялятся в темноту, пытаясь разобрать хоть что-нибудь. Кабийо, который после своего печального опыта мореплавания от кораблей, мягко говоря, не в восторге, пошатываясь, добирается до трапа – вдохнуть свежего воздуха. Доктор Скрэби, сделанный из материала покрепче, понимает: судя по запаху тления, большинство животных – в том маловероятном случае, если окончательно не испортились, – таксидермически безнадежны. Остальных следует немедленно заморозить. Конюший топчется в углу, нервно переминаясь с ноги на ногу. От этого места у него мороз по коже, и ему плевать, если это заметно.
Кабийо наконец возвращается, покачиваясь, с юта, и вцепляется в руку Скрэби. Когда их глаза привыкают к темноте, мужчины бледнеют – ни один из них в жизни не видел разгрома столь ужасного. Каждая дверь каждой клетки – и большой, и маленькой – открыта. Повсюду валяются туши. Перья, шерсть, чешуя, сломанные кости, широко распахнутые глаза. Съежившиеся, окоченевшие тельца. Свернутые крылья. Корка темно-бордовой крови.
–
– Господи, – бормочет он. – Это голова!
Это действительно голова. Причем, человеческая. Многомесячной давности. Воняет.
Несмотря на разложение, Скрэби узнает усы. И прекрасные зубы.
– Господь всемогущий, – шепчет он. Голос сиплый, почти хрип.
Это голова Горация Капканна.
Скрэби издавна гордится отсутствием брезгливости, но даже его обычно железный желудок вдруг превращается в желатин, И доктор бросается вперед, нащупывает дверь и ретируется. Снаружи на палубе Кабийо и конюший, быстро проследовавшие за ним, обильно блюют, свесившись за борт «Ковчега», а
