простокваша, и мокрый, словно тюлень. Вельможа размахивал пухлым кошельком и просил оставить жизнь «бедному старику». Ради этих серебряных монет его и закололи.
К вечеру Друстара не существовало. Гордая крепость превратилась в свалку дымящихся руин. Не тронутые огнем тела легионеров все равно кинули в пламя и сожгли: закапывать их слишком большой труд, но и дышать разлагающейся мертвечиной викинги тоже не хотели. Много пепла разлетелось по вольным просторам Карпатских гор…
Кучка уцелевших гасконцев покидала крепость на собственных ногах и один беглец — на телеге. Капрал Педруго хоть и с костылём под мышкой, но передвигался сам, за что благодарил Господа. На носилках болтался избитый Гуннаром Крайслер.
Когда сознание вернулось, он с трудом приподнял голову. Услышал свой неровный, слабый голос:
— Капрал? Как вы?
— Хотите узнать, почему жив? Повезло, знаете ли. Викинги нахлынули через час после вашего ухода. Я получил сильнейший удар в грудь, но спасла броня. Упал в эту самую повозку, благо на сено. Но крепость была обречена. Обречена! Говорят, объединилось десять кланов, а то и больше. Неслыханное дело!
— Что с губернатором? Генералом?
— Святой Пётр вовсю заботится о них, — философски изрёк капрал. — Им теперь лучше, чем нам.
— Понятно. Кого-нибудь вообще спасли?
Педруго пожал плечами:
— Мы все, кто остался, включая лошадь.
Барон опустился на душистое сено. Рана на бедре не давала покоя. Он собрался с духом и спросил:
— А я?..
— Вы храбрец, лейтенант. — Ветеран снова опередил с ответом, — Горнист видел, как вы отважно выпотрошили огромного берсерка. То ещё зрелище! Это потом волчонок Гуннар вас повалил. Странно, что не добил… А я тут как тут, перенёс вашу честь на эту телегу и наложил на рану повязку с сыром рокфор. И если викинги демоны, он — будущий Сатанаил! Чуть не сбросил меня со стены! Такие Гуннары или гибнут быстро, или обретают славу при жизни и вечно живут в сагах. Правда, у викингов что воин, что разбойник — всё одно.
— О боже…
— Нет причин стыдиться, мой господин, вы бились достойно. Раны не смертельны, жить будете. Дам совет, если позволите. Уходите подальше, на восток. Здешняя глушь полна варваров, и Друстара, поверьте, больше не будет…
Примерно в то же время в побеждённой крепости бушевал пир. Захватчики вынесли из подвалов мясо и вино, сложили в кучу доспехи и оружие и быстренько «накрыли поляну». Трофеи пока не распределяли: страсти должны поутихнуть. Понимали — дыхание битвы, дым и пьяный угар легко приведут к междоусобице, а викинг не убивает викинга хотя бы в первый день победы.
Пленницы дожидались новых супругов — викинги из Долины Зверя долго не держали рабов, они их продавали. Разумеется, в первую очередь женщин. Ибо кому же охота, чтобы по возвращении новая рабыня счастливо разболтала новой хозяйке, как именно, в какой позе и сколько раз её взял «верный» муж госпожи…
Торн, сын Айфона, был пьян и счастлив. Ел жареную баранину, жир каплями застывал на седеющей, некогда русой бороде. Запивая щедрыми глотками медовины из тяжёлого золотого кубка, он всё пристальнее присматривался к французскому вину и богемским ликёрам. Зала, полная победителей, гудела, рыгала и пыталась петь «Из-за острова на стрежень…».
Его сын, юный Гуннар, неспешно примерял плетёные стальные кольчуги из общей кучи секонд-хенда, нужных размеров не было.
— Отец, я первым взобрался на стену и сбросил трубача! Значит, мне полагается первым выбрать доспех и жену… Или парочку жён, как ты считаешь?
— Недоносок! — едва не поперхнувшись, ответил Торн. — Тебе просто повезло.
— Но, папа!
— Ещё немного, и план провалился бы! Как ты мог уронить кинжал?! Испугался? Тот гасконский лис на стене сразу почуял неладное. Хорошо, что у него куриная слепота…
— Это роковая случайность, па! Ремень перетёрся!
— О, великий Один, будь так любезен, брось в него сотню градинок покрупнее, чтобы не верещал!
— Перетёрся! Вот, сам смотри.
— Скажи, почему ты наказываешь меня таким потомством, Один? Ремень у него перетёрся! Послушай, Гуннар, может, я ещё должен тебе трусы менять и мыть голову раз в неделю? А ещё жениться он собирается!
Баранья нога застыла на пути ко рту. Кузнец покосился на чадо, раздумывая, то ли дать ему тумака, то ли и вправду женить. В кубке осталось ещё на пару глотков. Торн решил отложить решение, хмыкнул и заорал:
— Мы победили, братья!!! Вот — трофеи, вот — вино, у нас была славная битва. Друстара, этого полена в глазу викинга, нет его больше!
— Йоу! — ответил радостный хор.
— Скажи им, папа! Прочти им стих! — восторженно кричал Гуннар.
— Я вошёл в эту крепость, как нож в масло!
— Да, как он вошёл в неё! — поддержал хор слева.
— Я рубил их топором!
— И каким топором! — отозвался хор справа.
— Я собрал серебра и золота кучу!
— Как, уже собрал, и без нас?! — удивились и слева, и справа.
— Да ладно вам, это враки, просто стихи такие…
Кузнец нахмурился и замолчал.
— Папа начал писать стихи! — вновь обрадовался Гуннар.
— Заткнись! Просто вырвалось. И не смотри так. Я что, дурак, приносить себя в жертву на кромлехе? Для этого есть специально откормленные поэты. Ладно, неважно! Выпьем же за победу, бешеный сосунок! И, кстати, мотай на ус: стёганка из оленьих шкур намного прочнее и легче любого из этих железных платьев. Проверено.
Гуннар послушно отбросил кольчугу, принял наполненный родителем кубок и осушил его. Широкая улыбка озарила мрачное безбородое лицо.
— Вкусно!
Он стал мужчиной и воином, как герой любимых сказок Пламен Славянин. Пламен сильный, храбрый, тот самый, который кладёт великанов на лопатки и охмуряет самых красивых гномих. Сказки эти знала только мама Рея, а маме рассказывал дедушка Сезар, которого Гуннар никогда не видел. Рыжеволосый воин был куда круче летающего сына Карла, вечно пьяного похитителя инфантильных детей из дурацкой страшилки.
А хитрый Пламен мог бы угнать любого коня, даже восьминогого скакуна Слейпнира, принадлежащего Одину. Тут было на кого равняться, правда?
— Сынок, чего замечтался! Давай спой с нами! — весело заорал Торн. — Эй, Бьярни, сыграй-ка нашу песню на скрипице! Да погромче!
Первыми запели струны, а за ними слаженно подтянулся и крепкий мужской хор:
