Но, судя по тихому, далёкому гулу, идущему отовсюду, посудина по-прежнему стремительно движется… И если ему не изменяла память, не куда-нибудь, а в самую далёкую из всех далей — космос.
— Мы летим в Париж, — сказал викинг и вспомнил: — В другой Париж. Она сказала мне, подлюка загалактическая дача (чтоб её никогда не построили!), что полетит в другой Париж, на планету… планету бурь! Далеко… за самые далёкие звёзды.
Глаза Пламена налились кровью. Он стоял посреди разговаривающей домины, отнятой у рептильных пришельцев, голый, голодный, обманутый, без внятной надежды на возвращение. Стоял и пытался думать сразу о трёх вещах. Во-первых, чем бы набить брюхо себе, Евгении, верблюду и чёрной братии. Во-вторых, чем прикрыть свою великолепную, но требующую защиты наготу. Он точно помнил, что спать ложился в отличных боевых доспехах, сплетённых туземцами из крепких, но гибких волокон лиан. В-третьих, нелишним было бы узнать местоположение своего корабля. Единственный, кто хоть что-то знал о курсе, — голос. И куда он вдруг делся?.. Дача охотно разговаривала с ним. Почему она вдруг замолчала?
— Эй! — суровым хозяйским тоном позвал Гуннар. — Может, хватит разыгрывать из себя скромность? Я таких не люблю. А ну давай выкладывай всё как есть! Где мы, что происходит, когда сядем, куда сядем, и когда будет готов завтрак. Слышь, ты?!
Увы, ничего не изменилось. Корабль спал. Похоже, Гуннар был единственный, кто соблаговолил проснуться и разговаривать. Холодный пол слегка прилипал к пяткам, напоминая викингу старую детскую игру. Зимой ребята выходили на лёд, сбрасывали обувку и босыми бежали наперегонки. Проигрывал тот, кто отмораживал ноги и доползал до финиша последним. Хорошая была забава, им она очень нравилась. С ностальгической улыбкой на лице он почесал большим пальцем левой ноги лодыжку правой и продолжил утренний обход.
Утренний — довольно условное обозначение, если принять во внимание, что скиталец ориентировался исключительно на внутренние ощущения. Сказать, где север, юг, восток и запад, где находится солнце и какой сегодня день недели, не представлялось никакой возможности. И кому в космосе нужна неделя и другие отрезки человеческой жизни? По большому счёту он даже не начинал об этом думать. Будет пища — будет день, не будет пищи, плохо будет всем.
Плам нащупал вход в другой отсек и, не задумываясь, протиснулся туда, пытаясь разглядеть, куда попал. Отлично. То, что нужно. Жёны туземцев снабдили путешественников съестными припасами. В плетёных корзинах, он точно помнил, лежали бананы и кокосы.
Он распахнул первую и наткнулся на кучу засохшей ботвы. Фрукты пропали, сгнили, словно простояли несколько месяцев (или лет?)… Не просто долго, а по-настоящему долго. Возможно, прошли десятки или даже сотни лет… Раздосадованный Славянин зашвырнул корзину в безразличную ко всему темноту, проверил вторую, третью, но их постигла та же участь.
— Ты во всём виноват, голос! — обличающе заорал он, имея в виду некогда общительную загалактическую дачу. — Будь у тебя морда, давно бы расквасил! А будь хоть какая-нибудь башка, надел бы на неё все корзины сразу!
Делать нечего, надо искать хоть что-нибудь съестное… Он побрёл, ориентируясь главным образом на линии зелёных тусклых лампочек. В общей слабо освещенной анабиозной камере дрыхли туземцы. Он по- отечески полюбовался на них сквозь узкое стеклянное окошечко. Вот и хорошо, вот пускай и дальше спят, а не то им придётся есть друг друга.
То, что уплетали в качестве деликатеса ящероподобные, человеку в пищу категорически не годилось. Насколько понимал Плам, человечиной пришельцы отнюдь не брезговали. Употребляли в сыром и переработанном виде. Например, в виде ультрафиолетовой бумаги, запасы которой сожгли ещё на острове. Кукумисы, то есть огурцы, при разгрызании могли буквально разнести голову на куски, поэтому… ну их, связываться ещё. Другая растительность, которую узкомордые использовали для хранения пленников, тоже не вызывала аппетита, поэтому всякие там агрессивные растения были удалены из блоков, когда судно готовили к полёту.
Плам нарезал круги по холодному полу и уже несколько раз подряд вынужден был подумать о Слейпнире. Верблюжатина… Жирная, наваристая, питательная… Но только не Слейпнир! Белый дромадер! Верный одногорбый друг! Съесть Слейпнира было бы, возможно, и вкусно, и питательно, и на двоих с Евгенией им хватило бы минимум на неделю, но… Слейпнир друг, да и потом… А где, собственно, оружие?
Что здесь вообще происходило, пока он спал?
Плам точно помнил, как укладывался в тесную капсулу, будучи не только одетым в лиановые доспехи, но и хорошо вооружённым. Слева вдоль тела он разместил копьё, а справа длинный узкий кинжал. А теперь, пробудившись, не нашёл ровным счётом ничего.
— Куда ты смотрела?!! — Плам с удовольствием сорвал зло на смиренно молчавшей собеседнице (голос системы на слух больше напоминал женский, чем мужской) и ускорил шаг. — Я доверил тебе всё, понимаешь? Себя, Евгению, Слейпнира, моих воинов и еду. Жрачку, понимаешь? И что ты сделала хорошего, пока мы спали? Ты сделала всё, чтобы опозорить моё доброе имя! Подумать только, обворованный викинг, подохший с голодухи непонятно где и без оружия! Ты подставила меня…
Он долго подбирал обидное слово, но так и не подобрал — все они казались слишком мягкими и однобокими. Обижать намного легче, когда хоть примерно представляешь себе внешность обижаемого. Кто-то полноват, и его можно назвать свиньёй, худого сравнить с червём, а лысого с яйцом гадюки. Но с чем сравнить то, чего никогда не видел?
— Буркатятина! — выдал вдруг он, и задумался, пробуя слово на вкус. Действительно, даже представить нечего. Так и быть, буркатятина самое оно. — Гнилая, старая буркатятина, вот ты кто!
Эх, если бы слова имели мясожировую или на худой конец молочную основу. Произнёс слово — и ешь себе, пожалуйста. Мягкий, дымящийся кусочек буркатятины… Молодой, выращенной на луговых травах буркатятины, вовремя кастрированной и вовремя зарезанной. Что может быть лучше? Приготовленная по дедовскому рецепту, она, пожалуй, могла бы дать фору кабанятине, индюшатине и поросятине.
Войдя в машинное отделение, довольный придуманным словом, Плам не сразу обратил внимание на новый звук, дополнивший гудение двигателя. А звук резко отличался от привычного гула, это был самый настоящий храп. Знаете, такое «хррррррр-ррркррррррррррррх», наглое, напоминающее о забытом ощущении сытости. Наелся, вытянул ноги и сопи себе в две дырки — вот что такое храп. Зелёные огоньки вздрагивали в такт вдохам и выдохам. Стоп. Лично он не спит, а раз не спит, то и храпеть не может. Евгения и Слейпнир под колпаками, даже если предположить у них такую привычку, отсюда их не услышишь. Туземцы тоже отпадают, они далеко и заперты. Кто остался?
Неужели?
Губы викинга медленно растянулись в злодейской ухмылке. Он был похож на охотника, целый день преследовавшего хитрую лису и вот неожиданно для себя и для неё представшего перед самым её логовом.
— Ах ты, зараза! — Сын кузнеца догадался, кто издавал сладкие звуки. — Теперь я понимаю, почему меня обворовали, растащили по частям, как шотландскую волынку, оставленную без присмотра. Не понимаю одного: почему я до сих пор жив?! А ну вставай!
Машинное отделение преобразилось за счёт новых вмятин и разрушений, учинённых Пламом от переполнявших его чувств. Кулаки норвежца знали своё дело. Картина ущерба обрастала новыми подробностями, и кто знает, чем бы кончились его старания, если бы храп не прекратился. После седьмого или восьмого удара по одному и тому же устройству кто-то в последний раз хрюкнул, и над голым человеком нависла пауза.
— ЗАГРУЖАЮСЬ, — возвестил голос, более напоминающий женский, чем мужской.
Плам удовлетворённо почесал себя под поясницей и по складывающейся привычке нахамил:
— Спасибо за милость! Думал, так и замёрзну тут с пустым пузом.
— ОЖИДАЙТЕ.
— Вот тварь ленивая, а я на тебя надеялся!
— ПРОВЕРКА РАБОТОСПОСОБНОСТИ.
— У меня всё работает. Пока. — Плам покосился на учинённые разрушения. — Надеюсь, тут всё в порядке… Это я так — будил тебя. Я по-другому не умею.
