стоит черный столб дыма. Внизу — красная черепица крыш. На юге, за двойными шпилями сотен церквей виднеются извивы Сюзон, блеск воды среди серых лесистых холмов. В небе ни одной птицы. Звонят далекие колокола.
Повсюду: и на берегах западной реки, и за рвом, и вдоль дороги, убегающей к западному мосту — отвалы свежей земли. Траншеи и редуты визиготского войска, такие маленькие отсюда. Еле слышный голос рожка над пустынным лагерем.
И на краю ее сознания обрыв, глубже, чем тот, который открывается под окном башни. И в его глубинах — голоса.
Роберт Ансельм, голосом, сиплым от пережитого потрясения, с черным юмором спрашивает:
— Похоже, не слишком хорошие новости, а, тудыть их дышлом?
«Это он в первый раз увидел меня говорящей с Дикими машинами».
Проклятье, Роберт, как жаль, что тебя не было в Карфагене.
— Это ты чертовски правильно заметил…
Больше всего ей хотелось сейчас уйти в знакомое оглушение действием, вспомнить старое уменье отсекать от себя чувства. За неимением лучшего Аш погрузилась в изучение собственных пальцев. Пальцы дрожали.
— Еда, — заметил он. — И выпивка. Мадонна Флориан, здесь ведь должно найтись вино?
Неверными пальцами Аш отстегнула пряжки перчаток, тяжело уронила их на скатерть и потянулась к золотому, украшенному рубинами кубку.
Она замечала, как рассаживаются у стола немногочисленные оставшиеся в опустевшем зале бургундцы, слышала, как вздыхают о нарушении этикета пажи и слуги, но ей не было дела ни до чего, кроме жгучего вкуса вина на языке. Когда подали мясо, она положила себе щедрую порцию, как сделала бы в лагере, и не сразу заметила, что режет баранину не ножом для еды, а боевым кинжалом.
«Вот вам, полюбуйтесь на грубых наемников…»
Вкус лука, ортолана note 69 и тушеного гороха во рту, тяжесть в желудке; Аш постепенно приходила в себя, начинала замечать простую реальность окружающих ее вещей: скатерть, стол, броня, камзол, тарелки… Она рыгнула.
«Они до меня не доберутся. Не смогли ведь тогда, перед охотой. Они только и могут, что говорить».
— Я не знаю, повреждены они или нет, — запихнув в рот полную ложку фрументи note 70 обратилась она к Флоре. — Как я могу определить? Но они еще здесь.
— О Господи.
Не похоже на Флориан — взывать к Господу, отметила про себя Аш, откладывая в сторону ложку и пальцем собирая со стенок миски остатки сладкого лакомства. Облизав палец, она взглянула на Флору дель Гиз.
Та сказала:
— Значит, я — Карл Валуа.
Аш моментально преисполнилась мрачного веселья и утешила:
— Во всем есть своя хорошая сторона. Зато теперь нас четыреста человек, твердо решивших сохранить тебя живой, — она покосилась через стол на Оливера Ла Марша. — Считай, лучшая часть двух с половиной тысяч.
— Ты еще шутишь!
— Не думай об этом, — Аш постаралась смягчить голос. — Не думай об этом, думай, как тебе остаться в живых. Это нормально, всякий об этом думает. а о том, что будет, если ты умрешь, думать ни к чему.
— Фарис совершит свое чудо. Дикие Машины ее заставят, — Флориан говорила звенящим шепотом. — Бургундия станет пустыней. А потом и все остальное…
— Не думай.
Аш сжала руку Флориан своей грязной рукой, и стиснула пальцы, сознательно причиняя боль.
— Не думай об этом, — повторила она. — Ты не можешь .себе позволить такой роскоши. Спроси Роберто. Спроси Анжели. Если думать о том, что зависит от тебя, от твоей жизни, командовать не сможешь, никогда ни на что не решишься. Просто верь, что выживешь, Флориан. Положись на то, что мы на все пойдем, чтобы тебя прикрыть.
В ворчливом согласии Роберта звучала только его личная преданность, но Анжелотти, судя по тому, какой взгляд он кинул на сидевших напротив бургундцев, имел в виду нечто большее — думал о Карфагене… и о Бургундии тоже.
— Так ли необходимо тебе оставаться в Бургундии? — размышляла Аш. — Если выбраться из этой осады…
— Аш, как бы ты на это ни смотрела, теперь меня называют герцогиней.
— Да, — кивнула Аш. — Понимаю. Выхода пока не вижу.
«Да ведь мы говорим о моем чертовом лекаре!»
Она почувствовала, как дернулась в руке ладонь Флоры и выпустила ее. На чистой коже остались красные пятна. Женщина отняла руку, согнула и разогнула пальцы, разминая их чисто мужским жестом.
Флориан уставилась в пламя камина, вокруг которого суетились слуги.
— Вот это точно, — ухмыльнулся Роберт Ансельм, ощерив желтоватые зубы с застрявшими между ними волокнами говядины. — И костоправ-то еще тот!
Впервые за это утро голос Флоры прозвучал почти как обычно:
— Ансельм, вздрючу!
— Рад служить вашей милости! Но вы, кажись, не по этому делу?
— С тобой разберусь, английская мочалка!
Анжелотти демонстративно засунул руку Роберту под набедренник:
— Тут не мочалка, мадонна. Дело похуже!
Ансельм сжал кулак, сделал вид, что пихает канонира в брюхо острым стальным локтем и снова плюхнулся на место:
— Давай-давай, петушок! Хоть разок опробуй настоящего!
Флора уперлась локтями о скатерть, блеснула глазами:
— Что ты, Роберт, уж он-то напробовался.
Аш, задохнувшись, скорчилась и с пылающими ушами подняла взгляд на бургундских нотаблей. Ладони у нее взмокли от пота.
Ей ответили недоуменные взгляды.
Аш вымученно улыбнулась.
Оливер де Ла Марш в ответ любезно склонил голову.
Чтоб им! Улыбка словно прилипла к лицу. Она снова прокрутила в голове мгновенную перепалку. «Роберто начал по-английски — к тому же на своем кентском диалекте — и они отвечали так же… Слава Господу!»
Не меняя выражения лица, она процедила сквозь зубы:
— С вами, засранцами, никуда пойти нельзя!
— Еще как можно! — Флора наконец расслабилась, потянулась и голыми кулаками уперлась в плечо Роберта и нагрудную пластину Анжелотти. — Дважды. Второй раз — приносить извинения.
Аш видела, как им всем полегчало: лекарь, канонир и офицер, словно снова в отрядной палатке. Та же молчаливая связь. Все, как все эти пять лет. Только вот Флоры сорок восемь часов с нами не было.
«Черт подери, нам без этого нельзя. Но все еще может измениться».
Она потянулась за кубком, подняла его, подзывая пажа с кувшином. Жгучая струйка вина промыла пересохшую глотку.
